Альтернативный взгляд к истории армянского народа и к трагическим событиям 1894-1916 гг.

———————————————————————————

Пол-года назад Тель-авивский муниципалитет передумал, чтобы даровать почетное гражданство историку Бернарду Льюису из-за его утверждений во французской газете «Le Monde», которые интерпретировались как опровержение армянского геноцида сделанные Льюисом в суде. Уже на прошлой неделе все выглядело хорошо. Тель-авивский Университет организовывал специальную вечернюю презентацию для Льюиса по случаю публикации еврейской версии его книги » Ближний Восток: Две тысячи Лет Истории». Прежний премьер-министр Шимон Перес, лидер лейбористской партии Эхад Барак, и другие представительные люди посетили это мероприятие, было много аплодисментов и почестей. Для Льюиса, этот вечер был своего рода компенсацией за оскорбление полгода назад.

В этом интервью Льюис желает разъяснить обстоятельств скандала, явившегося причиной как резкой критики против него [во Франции], так же как в Израиле, так и началу судебного разбирательства. Льюис сообщил, что четыре судебных процесса были начаты против меня в Париже, и все базировались на его интервью в ‘Le Monde’ от 16 ноября 1993 года. Кроме остальных вопросов, репортеры спросили его относительно резни армян в 1915. Зная о риске любой критической интерпретации событий Первой мировой войны в Анатолии, историк не собирался обсуждать этот предмет в узких рамках журналистского интервью. Однако так как вопрос был изложен честным способом, он согласился отвечать.

«Я никогда не думал, что профессиональный историк может отказаться отвечать на вопрос, который попадает в рамки его осведомленности. Я сказал им, что вопрос не в том, были смертные случаи среди армян во время депортации или нет, а скорее была ли резня была в результате преднамеренного решения турецкого правительства. Я заявил, что нет никакого свидетельства в пользу того, что Османское руководство измышляло геноцид.

Попытка профессиональных историков объективно осветить данные события несмотря на судебные разбирательства и клевету не смогла заставить многих историков передумать».

Судебные иски против меня были поданы несколькими организациями, в их глазах мои взгляды, или скорее мои сомнения, пробуждают возмущение. Один из исков базировался на французском Законе, который расценивает опровержение еврейского Шоа как правонарушение, три других были гражданскими исками.

«Приговоры этих исков выносились в марте, июне и июле 1995 соответственно. Два из трех исков были отклонены. В третьем иске, не было доказано, что я якобы руководствовался соображениями, чуждыми моему призванию как историка, но я допустил ошибку, действительо указав в своем интервью моменты, которые вразрез с моими тезисами, и таким образом не усмотрел страданий армян. Абсурд, как сами видите. Однако это еще не все. Приговор заключался в том, что я должен заплатить по одному франку каждой стороне».

Льюис продолжает: «Неправильные предположения были также взяты за основу журналистами «Haaretz» в связи с целой полемикой. Это главным образом два положения:

a). «Резня армян» в 1915 и истребления евреев Европы — в целом деяния одного и того же вида;

б). Любое критическое осмысление армянского «геноцида» подобно Нео-нацистскому опровержению Шоа.

«Любой человек, кто имеющий минимальное понятие исторической очевидности, признает, что две эти аналогии не имеют никакой законности. Армяне гордятся своей борьбой за независимую Армению против Оттоманского правительства. Это было возведено в ранг национального освободительного движения. Но случившееся с Армянами не имеет никакой аналогии с тем, что случилось с евреями в условиях хладнокровной бюрократии».

Вопрос: Почему это отличие настолько важно для Вас?

«Поскольку я — не турок, не армянин, и я не имею никакой приверженности к какой-либо из этих групп. Я — историк, и мои привязанности к правде. Понятие{концепция} геноцида было определено юридически. Этот термин использовался ООН, и Нюрнбергские суды использовали его также. Я использую слова, которые обозначают строго конкретное понятие. При моих взглядах вольное и неоднозначное использование слов недопустимо. «Геноцид есть запланированное уничтожение религиозной и этнической группы», а насколько мне известно, до сих пор нет никакого свидетельства в пользу утверждений армян. Отрицающие холокост евреев имеют цель: увековечить нацизм и возвратиться к нацистскому строю. Турки не хотят возвращаться к младотурецкой традиции и строю, присущему Османской Империи. А чего хотят армяне?

Они хотят извлечь двойную выгоду. С одной стороны, они говорят с гордостью о своей борьбе против «деспотизма» Османского режима, в то время как с другой стороны, они сравнивают свою трагедию с еврейским холокостом. Я не принимаю этого. Я не могу сказать, что армяне не страдали вообще. Но я нахожу достаточно причин, для пресечения их попыток манипулировать «армянской резней» чтобы уменьшить в свою пользу значение еврейского холокоста».

Джастин МакКарти

———————————————————————————

История армяно-турецкого конфликта — сложный и спорный вопрос, эти события невозможно описать с точки зрения обвинителей типа того что сегодня происходит перед лицом Конгресса.

Этнический конфликт между Турками и Армянами фактически начался больше чем за 100 лет до начала первой Мировой войны. Действия Российской Империи ускорили течение конфликта. В 1800 году, армяне были рассеяны как в пределах территории, которая теперь охватывает Армению, Грузию, Азербайджан и Восточную Турцию, так и вне ее. Во всех районах, за исключением малых населенных пунктов, армяне составляли меньшинство населения и находились под властью мусульман, в особенности – турок. Российская империя начала имперские завоевания мусульманских земель южнее Кавказского Хребта. Одним из орудий претворения в жизнь их колониальной политики было переселение народов – депортация. Они безжалостно изгоняли мусульманские народы из родного очага, поселяя на их месте христиан, среди которых не было русофобских тенденций и которые служили русским верностью. Армян использовали как основной «инструмент» такой политики. Подобно многим на Ближнем Востоке, армяне были близки к русским прежде всего по религии. Армянам конечно, было не по душе находиться в составе мусульманского государства (Османской Империи, Персии) и они легко поддались соблазну перебраться на территорию христианского государства (России), где им были предложены свободные плодородные земли (земли, которые были отобраны у тюркских народностей Кавказа и других мусульман). Так демографическая ситуация стала меняться в пользу армянского элемента. В Ираванской (Эриванской) губернии (ныне Армения) тюркское этническое большинство было заменено армянским.

В других регионах, как, например, прибрежная Грузия, Черкесия, Крым, иные христианские этнические группы были вселены с целью сменить этническую картину в пользу христиан. Мусульманские же этнические группы, доселе составлявшие большинство, выселялись. В нечеловеческих условиях транспортировки имела место повышенная смертность мусульман, порой не выживало до трети выселяемых. Русские выселили до 1,3 млн. человек мусульманского населения с 1827 по 1878 гг. В результате этих переселений, которые царская Россия претворяла в жизнь ради достижения своих целей в колониальной политике, развилась этническая ненависть между христианскими и мусульманскими народностями, в особенности между тюрками и армянами. Армяне, долгое время находившиеся под властью мусульман, видели в русских освободителей. Они активно сотрудничали с русскими захватчиками восточной Анатолии во время войн 1828, 1854 и 1877 годов. Когда же русским пришлось отступать, армяне почувствовали, что им не избежать возмездия властей за предательство и начали спасаться бегством.

Ситуацию обострили армянские революционеры-дашнаки со своими восстаниями 1890-х гг., вследствие которых многие города в восточной Анатолии были захвачены и было убито великое множество как мусульман, так и армян. Этническая вражда между тюрками и армянами в Азербайджане во время революции 1905 г. привела к еще большим человеческим потерям с обеих сторон. Мусульмане и армяне превратились в две противоборствующие силы. Представители каждой из групп считали, что они должны убить первыми чтобы не быть убитыми самим.

Большинство людей как со стороны мусульман, так и армян, конечно, не хотели участвовать в этом противостоянии, однако они были вовлечены в ужасный водоворот событий. Межэтнический конфликт приобрел новую силу когда Османская Империя была вынуждена начать принимать участие в первой мировой войне.

Армянские революционеры обученные в основном в России, предприняли попытку захвата основных городов восточной Анатолии. Они захватили город Ван и удерживали его до прихода русских войск, уничтожая все мусульманское население города и прилежащих сел. В сельской же местности мусульмане, горящие жаждой мести уничтожали армян, которые попадались им в руки. Армянские и курдские банды бесчинствовали по всей восточной Турции. Регулярные войска Турции и России творили меньше жестокостей, хотя и они не особенно церемонились с теми, кого считали врагом.

Наихудшие жертвы со стороны как турок, так и армян, пришлись на конец войны. Смерть правила балом до 1920 г. Намного большее число жертв было от голода, нежели от пуль. Результаты этой войны были ужасающими. Более 40% анатолийских армян погибло, огромные жертвы были среди мусульманского населения в зоне ведения боевых действий. Так например, в Ване 60% мусульман было уничтожено к концу войны. В течение войны каждая из сторон de facto депортировала население другой. Когда победу в восточной Анатолии одержали русские и армяне, они депортировали все мусульманское население, также как и османцы депортировали всех армян подальше от зоны боевых действий. Османское правительство также официально депортировало армянское население из территорий, подконтрольных их регулярным войскам, чтобы сократить риск восстания.

Ни один из случаев депортации, совершаемых армянами, не был необходимостью военного времени, однако депортации, проводимые турками ни в коем случае не подразумевали акты геноцида в отношении армянского населения. Армянство мира пытается преподнести действия мусульманского населения против армян как акт геноцида, базируя свои претензии на том, что потери были только со стороны армянского населения, но не мусульманского. Невозможно допускать, что османское правительство когда-либо измышляло геноцидные действия против армян. Эти выводы построены как на свидетельствах, так и на логике: из всей массы приказов не было найдено ни одного, где содержался бы хоть намек на физическое уничтожение транспортируемых. Более того, османское руководство поручало всячески защищать их. Этот факт оспаривался, и выдвигались предположения, что руководство выслало еще одну серию официальных приказов об уничтожении, а приказы, данные ранее, были всего лишь конспирирующим средством. Это предполагает намеренное сбивание с толку османских чиновников со стороны Османского руководства в военное время таким образом, чтобы в будущем историки были еще более запутаны по части этого вопроса. Множество армян в таких городах, как Стамбул и другие крупные города, не было перемещено и продолжало проживать в обжитых местах. Это районы, где власть Османского руководства была больше, что способствовало бы еще большему и раннему уничтожению армянского элемента, если бы власти вынашивали такие планы. Для того, чтобы понять, измышляло ли руководство Османской империи армянский «геноцид», будет целесообразно сравнить действия османов с действиями нацистов, уничтожавших евреев. Евреи в Берлине были вырезаны, а синагоги их – осквернены и разрушены. Армяне в Стамбуле жили и остались нетронуты в течение всей войны, и церкви их были открыты.

Можно привести еще один аргумент. Сотни тысяч переселенных армян пережили депортацию и добрались до стран арабского мира, куда их было решено переместить. Если бы турки собирались уничтожать армянскую расу, то надо констатировать, что им не удалось убить этих армян, хотя последние всецело находились под властью турок в течение трех лет. А это уже невероятно. В самом же деле в тех районах, где власть османского руководства была слабее, колонны переселяемых армян пострадали больше всего. История сохранила множество примеров, когда порой колонны из сотен армянских переселенцев двигались, под протекцией (охраной) двух гвардий. Когда колонны подвергались атакам банд, имели место грабеж и убийства. Необходимо помнить, что это были группировки людей, которые пострадали от набегов армянских повстанцев и русских войск, и поэтому горели жаждой мести.

Повинно ли смерти части переселяемых армян Османское руководство? Если на них и можно возложить вину, то только за обеспечение недостаточной защиты своих граждан. Это можно понять, учитывая ситуацию военного времени, когда курды и турки сражались за свою жизнь против русских и армян, хотя нельзя простить государство, которое не может качественно обеспечить защиту своих граждан. Условия того времени легче всего описать на примере Ванской провинции. Центральное руководство поручает губернатору Вана выслать жандармов, сельскую полицию для сопровождения и охраны переселяемых армян. Губернатор ответил, что у него в распоряжении всего 40 жандармов, остальные же сражаются на восточном русско-турецком фронте, те же сорок человек, которые есть у него в распоряжении, отражают набеги армян на мусульманские деревни. Он не пожелал допускать убийства мусульманского населения армянами ради того, чтобы в это время переселяемые армяне находились под протекцией сорока жандармов.

В то время как мы порицаем неспособность Османов обеспечить защиту, не стоит ли поинтересоваться как защищали мирное население курдов и турок русские и армянские агрессоры?! Ответ однозначен: в таких провинциях, как Ван, где межэтническое противостояние было наиболее сильно, мусульманское население, не имевшее спастись от зверств армян, было вырезано. Фактически, все мусульманское население юго-восточной и восточной Анатолии стало беженцами или было вырезано. Как и переселение армян, депортация мусульманских жителей Анатолии сопровождалась высокой смертностью. Это тоже следует учесть, когда мы думаем о плачевных последствиях депортации. Многие исторические вопросы, касающиеся мусульманско-армянского конфликта, не могут получить однозначный ответ ни посредством краткого описания, ни посредством голосования конгресса. В таком случае, почему иногда в прошлом конгресс порицал одну из сторон конфликта?

Одна из причина этого состоит в том, что мы были все предрасположены видеть мир либо героев и злодеев, либо жертв и злодеев. Эта тенденция порой толкала американцев на неверную трактовку событий, особенно на Ближнем Востоке. Однако еврейский холокост очень сильно затронул нас. Воспоминание о зле, принесенном нацистской Германией к сожалению заставило нас видеть и другие события истории через призму холокоста. Во время холокоста невинные люди преследовались и уничтожались. Несмотря на отсутствия какой-либо угрозы германскому государству со стороны евреев, все силы этого государства были мобилизованы ради уничтожения невинный жителей. Мы невольно думаем о холокосте пытаясь оценить другие примеры жестокости. Но никакое событие истории не может сравниться с холокостом. На самом деле, в истории большинство гражданских потерь имело место в войнах, когда обе стороны были вооружены, обе стороны боролись друг против друга, и с обеих сторон имелись жертвы. Первая мировая война была чревата для Анатолии именно такими последствиями.

Признание умышленного зла со стороны Османского руководства явилось причиной неверного подхода к истории армян и турок. Вместо того, чтобы беспристрастно исследовать историю того времени, некоторые историки занимались поиском путей предъявления обвинения Турции. Как только турок объявили виновными, начался поиск доказательств. Это был долгий процесс утверждений и опровержений. Утверждалось, что Талиат Паша, Министр внутренних дел Османской Империи подписывал приказы повсеместно уничтожать армянский элемент, но эти приказы, как оказалось, были подделками. Утверждалось также, что статистические данные армянского патриархата доказывали, что армяне якобы составляли этническое большинство в Восточной Анатолии, но эти статистические данные также оказались фальсификацией (сварганенной неизвестным автором в Париже), не имевшей ничего общего с реальными регистрационными записями. Утверждалось, что письма, публиковавшиеся во время Первой мировой войны британским Министерством Пропаганды указывали на вину турок, но они были посланы миссионерами и армянскими революционерами, которых по меньшей мере трудно было причислить к разряду нейтральных наблюдателей. Наконец, утверждалось, что обвинения, выдвинутые трибуналы послевоенного турецкого правительства в адрес предшествовавшего им османского руководства доказывают умышленное совершение турками «геноцида», хотя тщательное изучение судебных отчетов показывает, что обвинения были включены среди длинных списков преступлений, приведенных новым турецким правительством под давлением британских оккупантов; списки эти являются очевидно ложными в угоду британским завоевателям. Проблема состоит в том, что эти обвинения получили широкое распространение, в то время как опровержения известны только историкам. Например, так мало людей видели реальную статистику населения восточной Анатолии, и поэтому обычно полагают, что армяне действительно составляли большинство на территории, которую все еще (не без помощи армянских пропагандистов) называют «Западной Арменией», не придавая внимания тому факту, мусульманское население фактически превосходили армян по численности в соотношении три к одному. «Британские» пропагандистские описания смертных случаев среди армян (причем все источники анонимны), часто переиздавались, причем без упоминания, что армянские повстанцы (дашнаки) были их источником. И при этом все молчат о том, что историки доказали, что британцы порой сами приукрашивали свои «свидетельства». Те, кто говорит о предполагаемом свидетельстве того периода когда британцы заняли Стамбул, пренебрегают упоминать, что британские чиновники, имевшие полный контроль надо всеми официальными документами Османского правительства, были вынуждены признать, что они им не удалось найти никакого свидетельства, указывавшего на измышление геноцида против Армян.

Нет возможности в этом коротком обращении рассмотреть все обстоятельства, порожденные фактором предубеждения и мощи этнических групп проживающих в Америке. Однако могу констатировать, немногим хотелось бы рассмотреть факты, изобличающие антитурецкую пропаганду. Сами турки, занятые в течение многих десятилетий реконструкцией страны, растерзанной войной долго не обращала особого внимания на то, что писалось и говорилось о них в Америке. И совсем недавно начали вестись исследования, подвергающие сомнению обычные верования. Поколениям Американцев внушалось лишь одно мнение, возведенное в ранг аксиомы, и тех, кто смел приводить опровержения, сурово критиковали, их аргументы не принимались во внимание. Очень печально, для нас, твердо убежденных в самом факте холокоста, что некоторые специалисты в истории геноцида евреев подвергают нападкам любое повторное рассмотрение армяно-турецких отношений из опасения, что это так или иначе удовлетворит тех кто, против всех свидетельств, отрицают реальность холокоста. Нужно также признать, что мы, академики не желали предпринимать попытки исследовать армяно-турецкие отношения из-за проблем с продвижением карьеры и даже физической расправы.

Разве приведенные мною перед лицом Конгресса Соединенных Штатов аргументы не доказывают, что турки не измышляли никакого «геноцида» против армян? И должны ли заявления исходящие от оппонентов убедить Конгресс в обратном? Дело в том, что исторические вопросы чересчур запутаны чтобы давать моментальные ответы или осуждать. Историю необходимо изучать последовательно. Мы должны писать книги и участвовать в дебатах, до тех пор пока постепенно не придем к общепринятому заключению. Ни турецкие или армянские ученые, ни те из нас кто ни турком, ни армянином на является, не должны считать, что проблема решена по указанию на то Конгресса, когда мы знаем это дело обстоит не так. Это может только препятствовать реальному исследованию исторического вопроса.

Есть утверждение по поводу армяно-турецкого конфликта, которое Конгресс может признать, однако это общее гуманитарное утверждение:

Урок, который можно извлечь из опыта Первой мировой войны или армяно-турецких отношений заключается не в том, что одна этничесая группа является вредной, а другая — нет. Суть заключается в том, что вполне группу нормальных людей, независимо от их этнической принадлежности или религии, из-за их окружения, плохой истории можно толкнуть на совершение зла, потому что они полагают, что другого не дано. Обычно именно это бывает причиной войны.

(…)

Армянские революционеры захватили Ван 13 и 14 апреля 1915 года и удерживали его от осады отрядов Османской армии, которые были быстро отозваны из Битлиса и с российского фронта. Русские использовали это восстание в своих интересах. Для атаки слабозащищенной Османской границы они послали силу, состоящую из армянских отрядов (приблизительно 4000 армян, главным образом с Кавказа), армянские партизанские отряды (с Кавказа и Анатолии), и бригады Красных Казаков. К середине мая эти войска достигли Вана и под угрозой находился Битлис. Когда Османские войска, блокировавшие Ван, отошли для дальнейшего концентририрования вокруг Битлиса, российские отряды заняли Ван (31 мая 1915 г.). Их радостно приветствовало местное армянское население…

(…)

… В течение первого года войны Османы были заняты подавлением армянских восстаний на всем протяжении восточной Анатолии. Только восстание в Ване было успешно, но другие восстания также вызвали большие потери среди гражданского населения и сильно вредили усилиям Османского правительства в первой мировой войне. Армяне области Зейтун, всегда будучи наиболее беспокойными еще при контроле Османов, восстали в августе 1914 г., прежде, чем началась война; это было протестом против воинской повинности. Вначале это восстание было подавлено, однако оно вспыхнуло снова в декабре, и сопровождалось нападениями на Османскую жандармерию. С того времени до тех пор пока переселение армян наконец не положило конец восстанию, армяне Зейтуна вели ожесточенную партизанскую войну против Османской Империи. В июне 1915 года, область Kara Hisar-i Sarki была захвачена армянскими отрядами. От них быстро очистили большую часть города, но однако некоторые окрестности оставались под их контролем. Благодаря быстрому поражению армян огромных жертв среди мусульманского населения избежать удалось. Однако армянские банды в сельской местности близ Кара-Хисара напали и вырезали мусульманских крестьян.

Армянские банды и местные армянские революционеры восстали в Урфе 29 сентября 1915. Армянские кварталы города были заняты партизанскими отрядами и вели бои против сил местной жандармерии, мусульманские постройки были сожжены, а жители-мусульмане вырезаны. В восстании Урфы, было необходимо перевести отряды Османов к городу, чтобы нанести поражение мятежникам, которые были вооружены пулеметами. После поражения, 2000 армян были высланы из Урфы в Мосул в сопровождении надежной охраны.

Восстания в восточных городах отразились на ситуации в сельских местностей востока Османской Империи. Армянские банды нападали на деревни мусульман, армянские же деревни были также в свою очередь атакованы, в основном курдами…

(…)

(…)

Когда было объявлено о вступлении Османской Империи в войну, армяне начали мобилизацию. Анатолийские армяне, которые предварительно перешли на сторону России, снова вернулись на территорию Османской Империи для того чтобы руководить партизанскими отрядами. Одна банда, состоявшая более чем из тысячи чел. была организована бывшим армянским представителем в Парламенте Османской Империи, Гаро Пасдермаджяном (он же Армен Гаро). Известные лидеры типа армянских банд вроде Андраника, которые возглавляли армянское восстание 1895 года, стали организаторами анатолийских революционеров и зарегистрировали еще тысячи новичков, включая иранских армян. На Кавказе партия дашнаков завербовала еще людей для партизанских банд, которые должны были вторгнуться в Османскую Империю со стороны России. Банды включали как «российских», так и «турецких» армян, хотя для партизан такое различие не имело смысла.

(…)

Армянские партизанские отряды проходили мимо армянских деревень, вербуя мужчин и помогая или заставляя (в зависимости от того, какая версия описывается) армян мигрировать в области подконтрольные русским… Приблизительно 6000 — 8000 армянских партизан (в основном из Муша, Вана и Битлиса), было собрано в области Кагызман и обучено русскими. Другая группа приблизительно из 6000 анатолийских армян была обучена и организована в Игдыре, их также расформировали по партизанскии бандам. По оценкам Османской армии, 30000 вооруженных мужчин из Сиваса присоединились к армянским бандам; вероятно число завышено, но оно указывает на то, что восстание долго планировалось.

(…)

Сначала отряды вооруженных сил Османской Империи, поставщики почты, посты жандармерии, и отряды пополнения были атакованы в Муше, Ситаке, Сусехри, Зейтуне, Алеппо, Дёртйол и многих других областях… От 5 до 6 сотен армянских мятежников заняли Монастырь Текйе весь день сражались с Османскими отрядами и жандармерией, убежав ночью. В Диярбакыре, группа армянских сельчан и дезертиров сформировали банды, а затем напали на мусульманские деревни и Османские отряды. Они атаковали незащищенные мусульманские деревни и вырезали жителей, хотя эти убийства не могли сравниться с тем, что случилось в дальнейшем с мусульманскими жителями Восточной Анатолии.

(…)

Армянские планы захвата восточных городов были осуществлены как только началась война. Для понимания хронологии резни мусульман и ответной резни армян, следует учитывать, что эти и другие действия армянских банд имели место задолго до того, как отдавались какие-либо приказы относительно переселения армян давались.

(…)

ОТВЕТ Османов

Ответ Османского правительства на армянскую революцию был аналогичен мерам, предпринимавшимся в других государствах, сталкивающимися в XX в. с партизанским движением. Партизан лишили поддержки местных сторонников. Османы знали, что армянские мятежники свободно поддерживались армянскими сельчанами, а также армянами в городах Восточной Анатолии, откуда происходили родом местные лидеры движения. Поэтому было избрано радикальное действие: принудительное переселение армянского населения, проживавшего в фактических или потенциальных военных зонах. Первые приказы переселять армян были отданы 26 мая 1915 года…

(…)

Намерения официального Стамбула были ясны — переселить армян мирным способом. Единственные документы Османских архивов, поддающиеся проверке указывают по меньшей мере заботу правительства о переселяемых. Тщательно продуманные планы процедур переселения были описаны в Стамбуле и отправлены по областям. Они запрещали продажу имущества переселяемых армян, восстановление их экономического состояния, какое они имели до переселения, инструкции о санитарии и здравоохранении и т.п. Иными словами, на бумаге все выглядело прекрасно.

Из пунктов 1 и 3 Инструкций Переселения видно, какой причине возникли проблемы:

Пункт 1. Ответственность за переселение населения — возлагается на представителей местных администраций.

Пункт 3. Ответственность за защиту жизней и имущества армян, транспортируемых к новым местам проживания, обеспечение их питанием и жильем, отдых в пути возлагается на представителей местных администраций.

Государственные чиновники во всех инстанциях понесут ответственность за любую погрешность при исполнении данных инструкций.

(…)

———————————————————————————

(…)

1914-1916 гг.: Армяне рассматривали Россию и Европу как пособников для осуществления своих целей, несмотря на то, что их с демографическими показателям подобные территориальные амбиции не были оправданы. Предательство со стороны армян в этом отношении в итоге достигло своей кульминации к началу первой мировой войны с решением армянских революционных организаций пойти против государства, подданными которого они являлись, Османской Империи, и оказывать посильную помощь вторгавшимся иноземным армиям (русских в том числе). Все свои надежды они возлагали на успех русской армии, на стороне которой они воевали, за что ожидали вознаграждения в виде независимого армянского государства, образованного за счет аннексии Османских земель. Армянские политические лидеры, армейские чиновники, и рядовые начали толпами дезертировать.

(…)

С началом российского вторжения в Восточную Анатолию в 1914 году на заре первой мировой войны, армяне начали сотрудничать с врагами Османской Империи еще решительнее. Линии поставки были блокированы нападениями армянских партизан, армянские революционеры вооружили гражданское население, которые в свою очередь вырезали мусульманское население области Ван в ожидании ожидаемого прибытия русских оккупантов.

(…)

Ответ Османского правительства состоял в том, что был отдан приказ переселять армянский элемент, проживающий на пути продвижения русских и других областях, где армяне могли бы повредить своими предательскими действиями. Османы уже никак не могли определить, кто из армянского населения останется лояльным и кого могли завербовать лидеры-революционеры.

(…)

Северо-восточный Фронт в 1914-1916 гг.: Стратегия Германии в начале была построена таким образом, чтобы Энвер сконцентрировал большую часть усилий на укрепении восточного фронта. Почти сразу после своего назначения на пост министра обороны, он начал усиливать Третью Армию, находящуюся в Эрзуруме, которая полностью блокировала северо-восточную Анатолию от Ванского озера до Черного моря. Таким образом, эту силу было возможно привести в действие как только будет объявлена война. Энвер предпринял это для обеспечения поддержки со стороны армянского элемента, однако встреча в Эрзуруме с армянскими лидерами из России и Османской Империи оставляла желать лучшего. В основном потому, что Россия уже пообещала армянам автономное государство, включавшее не только области на Кавказе, уже принадлежавщие к тому времени русским, но также существенную часть Восточной Анатолии; также не исключалась помощь русских в завершении начатого в 1877 г. вытеснения и устранения мусульман, которые все еще составляли подавляющее большинство на этих территориях. Армянские лидеры заявили Энверу о своем желании сохранить нейтральную позицию, хотя их симпатия к русским была очевидна и вскоре после встречи несколько известных в Османской Империи армян, включая прежнего члена парламента, дезертировали и бежали на Кавказ чтобы сотрудничать с должностными лицами вооруженных сил России, тем самым дав понять, что армяне сделают все от них зависящее чтобы парализовать Османские войска.

(…)

Все же Энвер полагал, что силы безопасности Османской Империи были достаточно сильны, чтобы предотвратить любой саботаж со стороны армян, и были сделаны все приготовления для зимнего нападения. Тем временем сам Николай Второй прибыл на Кавказ, чтобы полностью составить план сотрудничества с армянами против Османской Империи с президентом армянского национального бюро в Тифлисе. Ответ армянского лидера был таков:

«Армяне всех стран спешат вступить в ряды победоносной российской армии, и собственной кровью защитить интересы России, обеспечив тем самым победу российских вооруженных сил… Так пусть же взовьется российский флаг над Дарданеллами и Босфором. Пусть волей Вашего Величества, народы, все еще остающиеся под турецким игом получают свободу. Пусть армянский народ Турции, страдающий ради веры христовой, возродится для новой свободной жизни под защитой России».

(…)

Армяне вновь устремились вступить в царскую армию. Были осуществлены все приготовления для нанесения удара по Османской Империи с тыла, и царь вернулся в Санкт-Петербург, уверенный, что наконец пришел тот день, когда он сможет достигнуть Стамбула.

Военные действия были начаты русскими, которые пересекли границу 1 ноября 1914 года, хотя Османы отразили атаку и отбросили их назад через несколько дней. 21 декабря Энвер лично повел контратакующую Третью Армию. Он стремился перерезать российские линии коммуникаций от Кавказа до их главной базы в Карсе и возвратить его наряду с Ардаганом и Батумом в качестве первого шага к вторжению на Кавказ. Важным пунктом для операции захвата был пограничный город Сарыкамыш, который лежал по обеим сторонам главного маршрута, идущего к северу от Карса. Турки сумели занять город 26 декабря, однако русским удалось вновь вытеснить их оттуда. Последующее контрнаступление российской армии рассеяло Османов, при этом три четверти от общего количества солдат было убито во время отступления. По боевому духу и военному положению Османов в Восточной Анатолии был нанесен серьезный удар, и таким образом, был открыт путь для дальнейшего продвижения русских в Восточную Анатолию, сопровождавшегося открытым мятежем армян против Султана.

(…)

В начальных стадиях военной операции на Кавказе русские продемонстрировали свои средства организации кампании посредством переселения армян со своей стороны границы, чтобы очистить область для сражения; тогда как армяне ожидали, что победа российской армии вскоре позволит им не только вернуться на земли, где проживали до этого, но и занять территории с тюркским населением, лежащие поперек границы. Энвер последовал этому примеру, чтобы подготовить турецкую сторону к сопротивлению ожидаемому вторжению русских. Армянские лидеры при каждом удобном случае открыто объявляли о своей поддержке в пользу вражеских сил, поэтому иной альтернативы не было. Невозможно было определить, кто из армянского населения сохранит лояльность, а кто подчинится приказу армянских лидеров-идеологов.

(…)

Весной, в середине мая 1915 года были отданы приказы переселить армянское население из областей Вана, Битлиса и Эрзурума, чтобы максимально отдалить их от тех областей, где они могли бы навредить действиям Османской Империи против России на востоке Анатолии или против британцев в Египте; при этом в приказах содержались пункты, согласно которым переселяемых армян необходимо поселить в городах и лагерях в области Мосула северного Ирака. Кроме того, армянское население, живущее в сельской местности (но не в городах) Киликии, а также на севере Сирии было приказано отослать к центральным областям Сирии по той же самой причине. Особые инструкции были даны армии по части защиты армян от нападений кочевых племен и обеспечения их достаточным продовольствием и другими запасами, чтобы удовлетворить все их потребности за время передвижения и после расселения. Были посланы предупреждения командующим вооруженных сил Османской Империи, чтобы те обеспечили полную безопасность от курдов и других представителей мусульманского населения, которые могут воспользоваться возможностью отомстить за террор, осуществлявшийся армянскими группировками по отношению к ним. Армяне должны быть защищены и обеспечены всем необходимым до тех пор, пока не будут возвращены к своим очагам после окончания войны.

(…)

Дополнительным законом была основана специальная комиссия, осуществлявшая запись имущества некоторых из высланных армян с целью распродажи этого имущества на аукционе по справедливой цене, с последующим удержанием полученного дохода государством до того момента, когда хозяева возвратятся к родным очагам. Мусульмане, желавшие занять оставленные постройки имели право только арендовать, с условием, что:

а) — доходы получаемые с аренды будут перечислены в трастовые фонды и

б) — арендующие должны будут покинуть снимаемые жилища и прочие помещения, после возвращения первоначальных владельцев.

Сосланные и их имущество должны охраняться армией, в то время как во время передвижения, а по прибытии в Ирак и Сирию, и правительство обеспечит их возврат после окончания кризиса.

(…)

Маховик пропаганды Антанты и армянских националистов работал (и продолжает работать) в полную силу; утверждается, что более миллиона армян было вырезано в течение всей войны. Но эти утверждения основаны на том предположении, что армянское население до начала войны насчитывало приблизительно 2,5 миллиона. Однако общее количество армян в стране в преддверии войны фактически было от силы 1300000 согласно переписи населения Османской Империи. Приблизительно половина этого населения проживала в восточных провинциях; если считать и жителей городов, их количество не превысило бы 400000, включая некоторых террористов и агитаторов из прилежащих городов. Кроме того, приблизительно полмиллиона армян впоследствии сбежала на Кавказ и в другие места во время войны. Так как приблизительно 100000 армян переселились в Империю позже, и приблизительно 150000-200000 иммигрировали в Западную Европу и Соединенные Штаты Америки, можно предположить, что приблизительно 200000 погибли не только во время переселения, но и в результате голода, болезней, боевых действий. Отметим, что в этих же условиях и в то же время были унесены жизни приблизительно 2 миллионов мусульман. Тщательное изучение секретных отчетов Османского правительства того времени не показывает никакого свидетельства того, что кто-либо из руководящих кругов, отдавал приказ устраивать резню. Напротив, в архивах содержатся приказы, отданные провинциальным властям, предусматривающие предотвращение всех видов набегов и междоусобных беспорядков, приводящих к гражданским потерям.

(…)

В апреле 1915 года незадолго до того как были отданы приказы переселять армянское население, дашнаки российской Армении организовали восстание в городе Ван, где 33789 армян составляли 42,3% от населения области; это было наибольшее количество армян чем в какой-либо иной области Османской Империи. В то время как местные армянские лидеры старались сдерживать своих последователей, зная, что последние сильно пострадают в любом противостоянии с мусульманским большинством, все же действия армянских агитаторов с севера, которые обещали помощь русской армии в случае проявления армянами лояльности царю, оказывая помощь посредством вытеснения мусульман — были эффективнее. Российская кавказская армия также начала наступление на Ван с помощью большого количества армянских добровольцев, завербованных как из числа анатолийских армян, так и кавказских. Оставив Иреван (ныне Ереван) 28 апреля 1915 г., через день подписания указа о переселении в Стамбуле и прежде чем какой-либо из них, достиг пункта назначения, эти войска достигли Ванской области 14 мая и совершили массовую резню местного мусульманского населения в течение следующих двух дней, в то время как малый Османский гарнизон вынужден был отступить к южной стороне озера Ван.

(…)

Армянское государство было создано в Ване под эгидой русских, и казалось, при том, что местное мусульманское большинство было убито и выселено, это государство могло бы существовать в этом центре древней армянской цивилизации. Был сформирован армянский легион, наделенный функцией «выслать полностью турок с южного берега озера для подготовления дальнейшего совместного с русскими продвижения в область Битлис». Тысячи армян из Муша и других главных центров на востоке Османской Империи начали собираться в новообразованное армянское государство, включая многих, кто покинул колонны беженцев в близи Мосула. К середине июля 250000 армян собралось в городе Ван, который до начала кризиса мог вместить и прокормить не больше, чем 50000 человек, как мусульман, так и немусульман. В начале июля, однако, подкрепление Османской армии начало оттеснять русско-армянские войска назад. За отступающей оккупантской силой последовали и тысячи армян, которые боялись возмездия за те убийства, обеспечившие существование (хотя и не долгое) этого государства. «Паника была неописуема. После месячного сопротивления Джевдет-Бею, после освобождения города, после учреждения армянской должности губернатора, город был в разрушенном состоянии».

(…)

Заселить все новозахваченные территории славянами было невозможно. Русским было трудно заселить своими единородцами даже земли Северного Кавказа. Поэтому в отношении территорий находящихся к югу от кавказского хребта, пришлось применить иную политику. Русские очистили юг Кавказа (Закавказье) от влияния двух мсульманских держав — Персии и Османской Империи. У них были все основания бояться мятежа со стороны тюркских народов, проживавших в областях, граничащих с Османской Империей. Чтобы предотвратить угрозу мятежа со стороны аборигенных тюркских народов, русские должны были заселить эти земли христианскими народами, которые были бы надежными союзниками. Армяне проживавшие по всему Кавказу, в Анатолии и Персии, должны были использоваться больше, чем славяне (русские), используемые как христианская этническая группа, способная заменить выдворенных и вырезанных тюрок и мусульман.

Русские предоставили армянам множество выгодных условий. Те, кто примкнул к Русским, могли надеяться на лучшие экономические условия как часть европейской империи. Подобно другим Ближневосточным народам, первичная идентификация армян происходила по религиозному критерию. Они были убеждены в превосходстве и окончательном триумфе их христианской веры, и возможность примыкать с еще большей христианской державой, да еще на таких условиях была соблазнительна. Возможно, позже были бы даже шансы на обретение независимости.

Сотрудничество армян с русскими началось с того момента, когда армянские вооруженные формирования помогали оккупантской армии Петра I и действовали в качестве шпионов против своих мусульманских правителей. Армяне впоследствии становились российскими солдатами и даже генералами, которые продолжали российские завоевания.

Ярчайший из примеров русско-армянского сотрудничества является взятие области Ираван (сегодня Ереван, столица Армении). До вторжения русских войск большинство населения было мусульманским. После победы русских над Турцией и Персией в 1827-29 гг., 30 процентов мусульман Иравана либо умерли либо вынуждены были эмигрировать. На их место вселили великое множество армян из Османской Империи и Анатолии. Еще больше армян поселились в Ираване в последующие годы, создавая то, что сегодня является Арменией.

Конец XIX-ого столетия ознаменовался увеличением числа армянских революционных движений на территории Османской Империи. Они стремились создать независимую Армению в Восточной Анатолии, то есть, на территориях, где мусульманское население преобладало втрое. Русские оказывали им поддержку всякий раз, когда чувствовали, что смогут использовать революционеров.

После неудачных кровавых восстаний в 1895 и 1909 гг. шанс революционеров появился в 1914 г., когда Россия вступила в очередную войну с Османской Империей. Армянские восстания вспыхнули на всем по всей Империи, и из тайников стали доставать российское оружие, и даже униформы. Десятки тысяч армян были сформированы в партизанские отряды. Крупнейший город юго-восточной Анатолии Ван был захвачен армянскими мятежниками в апреле 1915, и большинство мусульман в городе и прилежащих деревнях были жестоко вырезаны. Город удерживали до тех пор, пока не был сдан вторгающейся русской армии. Всюду по восточной Анатолии, армянские банды напали на мусульманских сельчан повсеместно. В свою очередь турки, и особенно курды начали нападения на армянские деревни. Это и было началом кровавой войны.

В течение пяти лет, армяне и российская армия боролись против турецких крестьян и армии Османской Империи. Большинству крестьян, несомненно, борьба была не нужна, но им приходилось в силу обстоятельств принимать в ней участие. Голод и эпидемии убили намного больше людей чем пуля, штык или нож.

Из-за начала восстания, правительство Османский Империи поняло, что доверять армянскому населению невозможно. Издались приказы высылать всех армян из наиболее опасных областей. Османы, борющиеся с российским вторжением и безуспешно старавшиеся защитить мусульманские деревни от армянских бандитов, экономили на солдатах, и соответственно не имели возможности обеспечить должную защиту для колонн армянских беженцев, двигавшихся в Сирию. Большинство этих колонн были атакованы, и много армян подверглись нападениям, грабежу и убийствам со стороны курдов или вышедших из подчинения руководства чиновников. При этом по сравнению с армянскими беженцами вдвое больше мусульман вынуждены были покинуть родно очаг из-за нападений российских солдатами и армянских партизан.

Наконец, почти 600.000 из анатолийских Армян погибли. Свыше 2,5 миллионов анатолийских Мусульман также погибли, причем более трети из их числа настигла смерть в Восточной Анатолии. Смертность среди этнических групп на Кавказе была равно пропорциональной.

События Первой мировой войны в Турции были освещены на Западе только со слов американских миссионеров и армянских пропагандистов. Американские протестантские миссионеры постоянно работали с армянами и способствовали появлению армянского национализма, что и привело к возникновению сепаратистских тенденций у последних. Миссионеры сообщали об убийствах армян турками. Они не сообщали об убийствах турок со стороны армян, которые происходили в то же самое время. Их сообщения были собраны американским послом в Османской Империи, Генри Моргентау, который распространял их. Моргентау считал, что Турки были низшей расой и открыто печатал свои публикации, в которых заявлял, что у турок в жилах якобы «течет рабская кровь». Неудивительно, что его наблюдения были окрашены его ущербным мышлением. И все же под влиянием сообщений его и нему подобных сформировали наше нынешнее видение истории.

Если кажется странным, что американцы того времени так глубоко погрязли в предубеждениях, да будет уместно поразмышлять над общим отношением наших предков к индивидам неевропейского и нехристианского происхождения. Азиаты и африканцы обычно описывались как безусловно низшие народы по сравнению с европейцами и американцами. Уважение и знание нехристианских религий и народов было для них фактически чуждым.

Только в последние годы ученые принялись исследовать другие свидетельства и факты. Есть отчеты вооруженных сил Османской Империи, которые говорят о резне турков и курдов армянскими головорезами, записи свидетелей из российских военных об армянских злодеяниях против турок, свидетельства американцев, которые видели, что творили армяне в Восточной Анатолии. И самое главное, существуют демографические данные, которое говорит нам, например, что 60 процентов мусульман Ванской области, где армяне начали свое восстание, погибли. Это опровергает утверждениям армян, заявляющих об одностороннем истреблении; и очень подробно описывает детали ужасной войны, в которой обе стороны были и героями, и злодеями. Тех, кто ясно приводит такие свидетельства, часто подвергают суровой критике, осуждая в необъективности и про-турецки настроенных. Но — разве является проявлением необъективности заявить, что как турки, так и армяне являлись жертвами в этой резне? Или, это является про-турецкой настроенностью?

К сожалению, мы еще не достигли того момента, когда армянский-турецкий конфликт будет изучен так, как мы изучали бы любую другую историческую ситуацию.

Поиск продолжается

Сегодня идет поиск доказательства того, что правительство Османской Империи действительно измышляло геноцид армянского населения. Что найдено до сих пор? То, что «появилось», невозможно представлять в качестве доказательства; это фальшивки вроде нескольких телеграмм, написанные неумело подделанным почерком армянской рукой и не введенные ни в какие телеграфные отчеты; записи судебных слушаний, на которых так и не было приведено никаких свидетельств и на которых обвиняемые не обладали правом самозащиты. Свидетельства, которые опровергают все армянские заявления и указывают на то, что Османское руководство не отдавало приказа уничтожать армянский элемент, игнорируются (!!!) так же, как игнорировались сообщения об истреблении турок армянами. Но все же обвинения не прекращаются, и исследователи армянского вопроса пока что движимы националистическими чувствами.

Я считаю, намного объективнее и продуктивнее было бы применять подход к конфликту как к изучению страданий армян и турок. Сегодня националистическим чувствам будь то со стороны армян или турок, не нет места в изучении проблемы. Мы должны исследовать судьбу миллионов, кто погиб по причине того, что России не терпелось захватить как можно больше земель и рассматривать последствия революционных движений, которые вели к какому-то «идеалу» через трупы людей из их собственного народа и многих других. Мы должны извлечь урок из того, что происходит, когда правительство не оказывается достаточно сильным, чтобы защитить своих сограждан. Важнейшие вопросы — вопросы человеческие, а не национальные.

———————————————————————————

[…]

В СССР была создана достаточно эффективная система контроля за исторической продукцией. Она включала не только и даже не столько официальную цензуру, сколько строгую самоцензуру и давление со стороны коллег, ощущавшееся на самых разных уровнях. Любая рукопись должна была пройти формальное обсуждение на заседаниях научного отдела или сектора, а затем на заседании ученого совета НИИ или университета. Особым весом пользовались мнения как дирекции, так и местного партийного комитета. Если рукопись успешно проходила и эту инстанцию, наступала очередь редактора соответствующего издательства, который тщательно выискивал не столько научные, сколько политические ошибки.

Разумеется, нельзя считать, что на всех этих уровнях и во всех социальных средах давление имело однонаправленный характер. Например, на неформальном уровне мог господствовать этнонационализм, тогда как официально власти прокламировали борьбу с ним. Однако поскольку для республиканских властей этнонационализм служил важнейшим фактором поддержания их авторитета в глазах местного населения, они, как это ни парадоксально звучит, хранили ему верность всегда, даже если под давлением из общесоюзного центра вынуждены были периодически проводить кампании против него. Мало того, как мы увидим ниже, такие кампании, временами сотрясавшие отдельные республики, искусно направлялись местными властями преимущественно против этнических меньшинств, которые и объявлялись носителями «порочных националистических идей». В этих условиях национализм титульного народа не только не нес от таких кампаний никакого урона, но даже укреплял свои позиции. Ведь местные историки еще раз убеждались в общественной значимости этноцентристских представлений о прошлом, объявлявшихся «патриотическими». И сами они порой искренне, а порой из карьерных соображений спешили демонстрировать такой патриотизм, благо неясность многих исторических сообщений и туманность отдаленных эпох позволяли это успешно делать. Действительно, любой историк встречался с ситуацией, когда фрагментарность и противоречивость исторических документов открывают возможность нескольких иной раз взаимоисключающих интерпретаций. В таких случаях патриотически настроенный историк выбирает ту из них, которая в большей мере отвечает его патриотическим убеждениям, соответствует настроениям широкой общественности или требуется властными структурами. Вот почему в эпоху национальных государств история обречена быть националистической (Thomson, 1968)

Кроме того, в Закавказье имелись и особые факторы, безусловно, влиявшие на настроения местных историков и накладывавшие отпечаток на их представления о далеком прошлом. Для армян такими факторами первостепенной важности были, во-первых, наличие значительной армянской диаспоры, а во-вторых, воспоминания о геноциде 1915 г.; азербайджанские историки никогда не забывали о крупном азербайджанском анклаве на территории Ирана; а у грузин особую озабоченность вызывал многонациональный состав их республики. И ниже мы увидим, какое отражение находили такого рода современные проблемы в версиях отдаленной истории, создававшихся в отдельных закавказских республиках.

Все это особенно касается вопросов происхождения народа, решение которых затрудняется и, похоже, всегда будет затрудняться методологическими и фактографическими причинами. Ведь в методологическом плане многое зависит от того, что понимать под «народом» и по каким критериям можно судить о его консолидации. В разные годы разные исследователи или даже целые исторические школы называли среди таких критериев то язык, то культуру, то религию, то расовый тип, а то и все это вместе или в разном сочетании (Алексеев, 1979; 1986; 1989; Арутюнов, 1993). Между тем, не говоря уже о том, что все эти критерии могут пониматься и интерпретироваться весьма по-разному, большинство современных специалистов сходятся во мнении, что этничность определяется прежде всего самосознанием и что для нее первостепенное значение имеют не сами по себе перечисленные «объективные» критерии, а то, какое значение им придают сами люди. А судить об этом по имеющимся историческим документам иной раз бывает весьма затруднительно, а иной раз и вовсе невозможно. В этом и состоит основная фактографическая сложность — дошедшие до нас от древних эпох источники настолько фрагментарны и противоречивы, что часто просто не дают возможности профессионально судить об этнической картине в древности.

Ниже мы увидим, что расхожим местом в работах армянских историков стало утверждение о том, что в царстве Арташесидов обитали одни лишь армяне. При этом дается ссылка на Страбона, писавшего, что в конце I тыс. до н.э. население всей территории Армении говорило только на армянском языке. Между тем, вопрос о том, насколько достоверно это сообщение Страбона, даже не ставится. А ведь Страбон не проводил никаких широких лингвистических исследований в Армении, да и трудно было бы ожидать этого от античного автора. Зато хорошо известно, что в те времена в городах Передней Азии всегда встречались, например, кварталы сирийцев и евреев, и нет оснований полагать, что в Армении это было не так. Да и как бы иначе арамейская письменность могла проникнуть в ту эпоху в Закавказье?

Историкам также хорошо известно, что в древности язык бюрократии и письменности иной раз существенно отличался от языка основной массы местного населения. Например, в Древневавилонском царстве, где господствовал аккадский (семитский) язык, сохранялась шумерская клинопись и бюрократия продолжала культивировать шумерский язык; в эллинистических государствах Передней Азии самым популярным письменным языком был греческий, хотя и местное население, и знать принадлежали к совершенно иным культурным традициям; в тот же период арамейский язык служил lingua franca в иранском мире и зоне иранского влияния; аналогичная картина встречалась в средневековой Европе, где господствовала латынь. И совсем уж недавно, на рубеже XVIII—XIX вв., русская аристократия предпочитала говорить на французском языке и пользоваться французской письменностью. Все такие примеры поднимают кардинальную проблему, давно ставящую в тупик профессиональных историков. Действительно, если речь идет о малоизученном древнем государстве, от которого до нас дошли лишь весьма немногочисленные письменные документы, можно ли по ним судить о языке основной массы местного населения или же речь идет лишь о языке, который отличался от общепринятого и обслуживал узкий круг бюрократии? Историки могут давать разные ответы на этот вопрос, но ответ патриотически настроенного историка хорошо предсказуем: если язык письменных документов соответствует языку его этнической группы, то он охотно припишет его основной массе населения; если же такого соответствия не обнаружится, то он отождествит этот язык с узким кругом иноземной бюрократии и противопоставит его языку местных обитателей. Мало того, не исключено, что во втором случае он не избежит соблазна изобразить героическую борьбу местных жителей с «иноземными поработителями».

Другая проблема касается празднования знаменательных дат, которые представляются существенными для данной этнической группы и, что важно, поощряются местными властями. Ниже мы увидим, что открытие в 1950 г. археологами надписи, говорящей о сооружении на месте современного Еревана урартской крепости Эребуни в 782 г. до н.э., стало основанием для властей Армянской ССР отпраздновать 2750-летие Еревана в 1968 г. Вместе с тем, никакой прямой связи между археологическим открытием и состоявшимися позднее празднествами не было. Действительно, ведь пышный общенародный праздник организовали не археологи, а власти Армении, затратившие на это огромные средства. Почему местные власти оказались в этом заинтересованы и почему они не устроили празднества вскоре после открытия, скажем, в 1953 г. или в 1958 г., когда можно было праздновать соответственно 2735-летие или 2740-летие; почему они не отложили праздник до 2018 г., чтобы отпраздновать сразу 2800-летие? Да и какое отношение имеет столица Армении, Ереван, к урартской крепости, связь которой с армянами еще требует доказательств? Ответ на поставленные вопросы не представляет секрета для того, кто знает новейшую историю Армении. Искать его надо в событиях 1965 г., всколыхнувших, как мы увидим ниже, всю Армению и давших мощный импульс подъему армянского национализма.

[…]

Опыт показывает, что историка сдерживают не столько правила профессиональной этики, сколько жанр его произведения и особенности той аудитории, к которой он обращается. Историки чувствовали себя более свободно на страницах популярных изданий и в средствах массовой информации. Это стало особенно заметно во второй половине 1980-х гг., когда многие научные дискуссии по вопросам истории выплеснулись на страницы массовой прессы и, поддавшись эмоциям, некоторые историки добровольно поступались профессиональной этикой во имя патриотизма. Еще менее скованными профессиональной этикой чувствовали себя дилетанты — журналисты, писатели и вообще далекие от истории интеллектуалы. Именно они, не испытывая жесткого давления научной цензуры, действовали много смелее и позволяли себе весьма рискованные исторические построения, недопустимые для профессиональных историков (Ферро, 1992. С. 192; Altstadt, 1991). Именно в их интерпретации представления о прошлом доходили до широкой публики через СМИ, научно-популярную и художественную литературу. В таких изданиях исторический процесс выглядел не только упрощенно, но часто подавался под патриотическим углом зрения или даже существенно искажался в угоду этноцентризму.

[…]

Вопрос о создании единой истории Закавказья встал перед учеными не впервые. Об этом говорилось еще на Объединенной научной сессии Академий наук всех трех закавказских республик, которая проходил в Баку с 29 марта по 2 апреля 1954 г. Любопытно, что в докладе, посвященном периодизации этой истории, известный армянский ученый С.Т. Еремян сумел изящно обойти все вопросы, связанные с формированием отдельных закавказских народов (Еремян, 1957). Очевидно, он понимал остроту этих проблем и не хотел провоцировать взрывоопасную полемику. Между тем, многие участники сессии находили нужным координировать исследования по родственным проблемам и сделать подобные общие совещания регулярными. Однако за все последующие десятилетия вплоть до распада Советского Союза никакой единой «Истории Закавказья» так и не было создано.

Последний раз разговор об этом состоялся на совещании в Отделении истории АН СССР в 1988 г. Ему предшествовали бурные обсуждения национальных взаимоотношений на самом высоком уровне. Хранить молчание о спорах, ведущихся между различными национальными школами историков, стало уже невозможно, и тогда академик-секретарь Отделения истории АН СССР С.Л. Тихвинский вынужден был признать, что эти споры разрушают научное знание и провоцируют межнациональные конфликты (Тихвинский, 1986. С. 10—12). В этом же ключе и проходило совещание 1988 г., где ведущие ученые из закавказских республик выступили против модернизации и политизации истории, однако нередко укоряли в этом не столько себя и своих коллег, сколько своих соседей. На совещании не было и речи о том, чтобы выяснить глубинные причины политизации исторических знаний. Зато снова звучали призывы к поиску единой истины. Для этого, как и в 1976 г., была разработана программа комплексных исследований, призванная объединить усилия специалистов соседних республик. Большое место в ней отводилось исследованию процессов этногенеза. Речь при этом шла лишь об этногенезе армянского, азербайджанского и грузинского народов; о других народах, проживающих в Закавказье, программа даже не упоминала (Арешян, Абрамян, 1988). Вырваться из замкнутого круга примордиалистских представлений советская наука была не в состоянии.

В то же время с конца 1980-х гг. во всех республиках раздавались тревожные голоса, предупреждавшие об опасности политизации древней и средневековой истории и о разрушительном идеологическом заряде, содержавшимся в этноцентристских версиях этногенеза. Правда, как правило, внимание обращалось лишь на исторические построения противоположной стороны, которые трактовались как искажения научной истины. Под истиной, разумеется, понималась та версия истории, которая развивалась «своими» учеными. Тем не менее, речь шла об опасности воспитания у людей особого враждебного отношения к соседнему народу, которое выливалось либо в призывы к сепаратизму (Надарейшвили, 1996. С. 5, 33—34), либо в вытеснение этнического меньшинства с территории его обитания (Оганджанян, 1989). И лишь крайне редко критика была направлена против своих коллег, выдвигавших фантастические идеи, руководствуясь «ложно понятым патриотизмом» (Алиев, 1988а).

[…]

С самого начала этногенетические исследования имели для армян и азербайджанцев совершенно разный смысл. Как справедливо пишет Нора Дадуик, понятие национальной общности возникло у армян очень давно, причем для них оно связывается не только с культурно-языковым единством, но и с имманентно присущим генетическим качеством: чтобы быть истинным армянином, надо им родиться и иметь армянскую кровь [Об этом см. также Ришардо, 1991.c.430—431; Phillips, 1989 p.23— 24; Bakalian, 1993 p. 323].

У армян имеется крупная и достаточно давняя диаспора, поэтому свое право на существование и на образование собственной государственности они связывают именно с этнической нацией. Однако в зависимости от того, как складывалась судьба отдельных армянских групп, их представления как о прошлом, так и о своей идентичности значительно различаются [Существенные различия сложились между армянами Османской империи и России еще в XIX в. (Suny, 1993 p. 18—19)].

В частности, важным понятием им служит «родина», которая ассоциируется с территорией, хранящей следы древней непрерывной истории армянского народа, однако в связи с существованием нескольких исторических Армении понятие о «родине» и ее истории у разных групп армян не является идентичным [Любопытно, что в ходе опроса, проведенного в 1980-х гг., лишь 51% из 567 опрошенных американских армян, согласились считать Советскую Армению «духовной родиной армян» (Bakalian, 1993 p. 158, 160). Сходные настроения царят и среди французских армян (Ришардо, 1991, c. 290-291, 338-339, 345-346)].

Правда, символом родины для большинства армян все же является гора Арарат и примыкающие к ней равнины. Огромную роль в их идентичности играет память о государстве Тиграна-II, о котором армяне знают намного лучше, чем даже о поздних армянских государствах [Ришардо, 1991, с.253; Phillips, 1989, p.34-38. См. также Bakalian 1993, p. 343-347].

[…]

С.В.Лезов описывает армянский и азербайджанский мифы несколько иначе. В армянском мифе он выделяет три компонента: во-первых, веру в свою цивилизаторскую функцию, основанную на владений античным наследием; во-вторых, отождествление себя с форпостом христианства на востоке; в-третьих, придание себе образа жертвы, вечно страдающей от рук восточных варваров во имя всего человечества. Иными словами, армяне рисуют себя избранным народом, который, с одной стороны, является носителем высшей мудрости, а с другой, обречен на роль беззащитной жертвы. Это обрекает армян на глубоко укоренившуюся в их сознании «антитюркскую идентичность» [(см. также Bakalian, 1993. p. 323). Правда, было бы неверным это абсолютизировать. Ведь такие настроения вовсе не мешали армянам торговать с турками и иранскими азербайджанцами даже в годы кровавого армяно-азербайджанского конфликта (Abramian, 1999. Р. 61)] — и ведет к изоляции от мирового сообщества. В то же время азербайджанский миф делает акцент на коварстве армян и доверчивости азербайджанцев (Лезов, 1992). В итоге конец 1980 — первая половина 1990-х гг. были окрашены в соседних республиках диаметрально противоположными, но зеркальными настроениями: в Армении были убеждены в наличии всемирного туранского заговора; в Азербайджане верили во всемирный армянский заговор (Дубнов, 1996. С. 15; Dzebisashvili, 2000. Р. 152).

[…]

В происхождении термина «Армения» много загадочного. Считается, что греки заимствовали его у персов, а те — у арамейцев. Арамейцы же вначале имели в виду лишь население, обитавшее в области Арме, где они контактировали с протоармянами; лишь позднее они распространили это название на все население бывшего Урарту (Дьяконов, 1968. С. 234— 235; 1983. С. 173; Redgate, 1998. Р. 23). Сами армяне называют себя «хай». Но нет оснований связывать с этим этнонимом историческую Хайасу, лежавшую в верховьях р. Чорох далеко к северу от раннего ареала протоармян (Дьяконов, 1983. С. 172).

В конце XII—IX вв. до н.э. на части территории будущей Армении была известна страна Наири, но она слабо изучена, и ее связь с армянской историей неясна (Redgate, 1998. Р. 27). Надежные данные об армянской государственности имеются, начиная с 590 г. до н.э., когда она сменила пришедшее в упадок Урарту. В последнее время специалисты начали отмечать некоторую преемственность между ранней Арменией и Урарту, что хорошо соответствует давно выявленному лингвистами мощному урартскому субстрату в армянском языке. Речь идет, прежде всего, о преемственности урартской и армянской элит, о чем говорят имена правителей, названия племен и некоторые топонимы. В частности, урартское название Эребуни сохраняется в звучании современной армянской столицы, название столицы Урарту Тушпа сохранилось в виде армянского Тосп и пр. (Russel, 1997. Р. 29-31; Redgate, 1998. Р. 51-54).

В 522 г. до н.э. Армения была покорена персидским царем Дарием I и вплоть до эпохи Александра Македонского входила в состав Персидской империи, но этот период не сохранил почти никаких свидетельств об Армении. Даже неясно, существовало ли в это время Армянское государство (Garsoian, 1997а. Р. 38—44; Redgate, 1998. Р. 55). Зато хорошо известно, что в 331 — 189 гг. до н.э. там правила династия Оронтидов. Стремясь сохранять административную систему, существовавшую в Персии, Александр обычно назначал главами провинций персидских аристократов. Он отдал власть в Армении персидскому военачальнику Митрену, который, возможно, был сыном царя Оронта. Хотя формально Оронтиды подчинялись Селевкидам, фактически они самовластно правили Арменией (Garsoian, 1997а. Р. 45; Redgate, 1998. Р. 57, 62).

В 189 г. до н.э. в Армении произошла смена династии, и она была поделена между двумя царями, Арташесом (188—161 гг. до н.э.) и Зарехом, которые, будучи абсолютно независимыми, посвятили себя территориальным завоеваниям. Среди прочих присоединенных ими земель было левобережье р. Аракса (Сюник), хотя детали этой завоевательной политики остаются неизвестными. В 95—55 гг. до н.э. в Армении правил Тигран Великий. Играя на противоречиях между Парфией и Римом, он сумел сохранить Армению независимой и значительно расширить ее пределы. Он присоединил к ней земли, расположенные у оз. Урмия и далеко на восток от него. На юго-западе он присоединил все земли Сирии вплоть до Египта, а на западе — Финикию и Киликию (Саг8о1ап, 1997а. Р. 55; Кед§а1е, 1998. Р. 65—69). О завоевании им Кавказской Албании источники умалчивают, однако известно, что он захватил Камбисену.

В 60-е гг. до н.э. римляне расчленили державу Тиграна Великого, и территория Армении резко сократилась. Кроме того, династия Арташеса пришла в упадок, и Армения попала в зависимость от иноземной власти. Вначале ее правители находились под контролем Рима. Затем к власти пришла династия парфянских Аршакидов (66—298 гг.). Номинально она подчинялась Риму, но фактически теперь Армения находилась под большим влиянием Парфии. Во всяком случае сами парфянские Аршакиды считали себя полновластными хозяевами Армении. Они вели войны с Римом, причем не всегда успешно, и временами на непродолжительное время значительные части Армении попадали в подчинение к Риму. А во второй половине 111 в. на Армению начала претендовать и возвысившаяся при Сасанидах Персия. В это время термин «Великая Армения» утратил свой политический смысл, но сохранил географическое значение (Redgate, 1998. Р. 88-112).

Таким образом, картина продвижения армян с запада на восток рисуется следующим образом. В середине V в. до н.э. Геродоту было известно, что армяне обитали к западу от саспиров и алародиев. Об этом же упоминал и Ксенофонт, побывавший в этих местах в 401—400 гг. до н.э. Он писал, что, вступив на земли фазиев и таохов, т.е. территорию будущей северной части исторической Армении, он оставил армян далеко позади. При Ахеменидах наместниками Армении были Оронтиды. Александр Македонский подтвердил их права на Армению, и к 190 г. до н.э. их столица уже располагалась в Армавире в долине Арарат. Еще ранее, в III в. до н.э., они распространили свои границы вплоть до оз. Севан, недалеко от которого была построена крепость Гарни. Иными словами, расселение армян по центральной части Армянского плато следует связывать с падением Ахеменидской монархии. Что же касается Сюника и Каспианы, то они, по свидетельству Страбона, попали под власть армянского царя Арташеса только в первой половине 1 в. до н.э. А до этого земли Куро-Аракского междуречья принадлежали Мидии, и там жили самые разные группы населения, но армян среди них не было (Неwsen, 1982. Р. 31-33; Redgate, 1998. Р. 51, 63, 67).

В начале IV в. армяне приняли христианство (Garsoian, 1997Ь. Р. 81-84; Redgate, 1998. Р. 113-132). К 370 г. Мушег Мамиконян, наместник Армении, снова отвоевал у Персии и Рима обширные территории, включая и значительную часть правобережья р. Куры. Но успех был мимолетным. В 387 г. Армения была расчленена и поделена между Римом и Персией. С этих пор восточная часть Армении, включая правобережье р. Куры, надолго стала владением Сасанидов (марзпанством), но западная часть Албании осталась вне пределов их власти. Цари Армении начали терять свои земли и юрисдикцию. А в 428 г. царская власть там была полностью упразднена (Redgate, 1998. Р. 135-139).

[…]

В 640 г. Армения впервые подверглась вторжению арабов, а в VIII в. оказалась под их властью. Армяне восставали, а после неудачных восстаний массами бежали в Византию, где в итоге появилась значительная армянская колония. Борьба армян за свободу оказалась не напрасной, и в 884 г. Халифат согласился утвердить в Армении новую монархию. Так началось правление династии Багратидов, длившееся до 1071 г. В 902 г. в состав Армении снова вошли Нахичевань и Сюник, но не прошло и пяти лет, как арабы их у нее отняли (Redgate, 1998. Р. 202, 204).

Тем временем западная часть Кавказской Албании стала в 880 г. царством. Тогда Моисей Дашкуранци (Мовсес Каганкатваци) написал «Историю Албании» с целью доказать, что албанская церковь была независимой от армянской (Кес1га1:е, 1998. Р. 220).

Начиная с царя Ашота III (953—977) к армянским Багратидам стала возвращаться слава. Они покончили с зависимостью от правителя арабского Азербайджана и положили начало новому, хотя и краткому, расцвету армянского царства. Их столица располагалась в Ани. Но с 1045 г. г. Ани отошел к Византии (Redgate, 1998. Р. 224-225), а в 1071 г. Армения оказалась под властью сельджуков. Позднее о ее былом величии напоминало лишь Армянское государство, существовавшее в Киликии в 1097—1220 гг. (Микаелян, 1952; Redgate, 1998 Р. 256-259).

[…]

Отличительной особенностью армян было наличие огромной зарубежной диаспоры. Армяне были единственным народом СССР, чьей диаспоре после 1946 г. было разрешено возвратиться на историческую родину. И уже в 1946-1947 гг. в Советскую Армению вернулись от 85 до 110 тыс. человек, но слишком теплого приема они там не встретили: выяснилось, что местные власти оказались не готовыми к приему репатриантов. Последние с удивлением обнаружили, что по уровню жизни Советская Армения значительно отставала от Запада. Но когда некоторые из них пожелали вернуться назад, оказалось, что это невозможно. Многие из них были высланы в Сибирь или в Среднюю Азию. Был среди них и видный деятель сирийской компартии, отец будущего первого президента независимой Армении Л.Тер-Петросяна (Sarkisianz, 1975, p. 328-329; Suny, 1993a, p. 159; 1997, p.367-368; Goldenberg, 1994, p. 138; Ришардо, 1991, с.349; Искандарян, Арутюнян, 1999, с.152). Тогда же из Армении в Азербайджан были выселены 150 тыс. азербайджанцев.

[…]

В 1950—1970-е гг. в Армении наблюдались более высокие темпы промышленного развития, чем в СССР в целом. Если валовой доход на одного человека в СССР вырос в 1960—1978 гг. на 149%, то в Армении — на 162%. К 1975 г. в Армении промышленные рабочие составляли 38% всего трудоспособного населения, а в Азербайджане — 28%, в Грузии — 27%. При этом в сфере обслуживания в Армении были заняты 42% работающих, что было выше, чем в целом по СССР (40%). Эти цифры становятся тем более впечатляющими, если учесть, что в 1920-е гг. более 80% армян были заняты в сельском хозяйстве. Иными словами, Армянская ССР отличалась очень высокими темпами модернизации. К началу 1980-х гг. 66% армян уже проживали в городах. Более 70% армянского населения в начале 1980-х гг. имели среднее и высшее образование. При этом Армения оставалась в значительной мере моноэтничной – по переписи 1947 года 89,7% ее населения составляли армяне. Почти все армяне хорошо знали родной язык. В то же время они демонстрировали высокую степень мобильности, и в пределах СССР сформировалась большая армянская диаспора. Лишь 65,5% армян проживали в Армянской ССР, остальные 35,5% (2725 тыс.) были рассеяны по другим республикам СССР (Suny, 1983, p. 78; 1997, p. 367; Beningsten, 1986, p. 137). У армян отмечались давние антитюркские настроения с расовой окраской (Suny, 1983. Р. 11), и это признавали сами армянские националисты. Например, в 1985 г. секретарь парткома Ереванского университета соглашался с тем, что «армянский патриотизм заключается в любви к России и ненависти к тюркам» (Ishkhanian, 1991. Р. 10). Русофилия в Армении была следствием чувства одиночества перед лицом очень сильных соседей, и армянские националисты не уставали повторять о десятках миллионов азербайджанцев, турок, курдов, иранцев, грузин, со всех сторон обступивших Армению (Ishkhanian, 1991. Р. 27—29). Существенно, что антитюркские настроения постоянно подогревались художественной литературой, посвященной славным страницам истории армянского народа (см., напр., Айвазян, 1976; Балаян, 1984; 1995).

Впервые армянское националистическое движение дало о себе знать в годы оттепели, когда возникли вначале Союз патриотов (в Ереванском университете в 1956 г.) и затем Союз армянской молодежи (в 1963 г.). Свою цель такие движения видели не столько в борьбе с русификацией, которая в Армении не представляла угрозы, сколько в возрождении армянской государственности в полном объеме. В 1967 г. в Ереване появилась Партия национального воссоединения, требовавшая восстановления армянского государства, которое бы объединяло Западную (турецкую) и Восточную (советскую) Армении, включая Нахичевань и Нагорный Карабах. В 1967 г. 23 студента были исключены из Ереванского университета за антисоветскую деятельность (Goldenberg, 1994. Р. 139; Dubwick, 1997. Р. 481).

Первая массовая вспышка армянского национализма отмечалась 24 апреля 1965 г. Тогда руководители Советской Армении и армянской церкви впервые собрались вместе в здании Ереванской оперы, чтобы отметить скорбную дату — 50 лет геноцида 1915 г. Это событие собрало на улицах Еревана стотысячную толпу, требовавшую от Турции возвращения армянских земель и присоединения НКАО к Армении. Властям и католикосу Вазгену I долго не удавалось унять толпу (Suny, 1983. Р. 78; 1997. Р. 376-377; Goldenberg, 1994. Р. 139; Dubwick, 1997. Р. 481; Козлов, 1999. С. 404). В те дни за участие в кампании по созданию мемориала жертвам геноцида впервые был арестован Л. Тер-Петросян. Однако через несколько лет власти сами воздвигли такой памятник.

[…]

Партия национального воссоединения, которую возглавлял Степан Затикян, была в 1974 г. раскрыта КГБ, и ее лидеры оказались за решеткой. Затикяну было предъявлено обвинение в терроризме; в частности, активистам этой партии приписали взрыв в московском метро в январе 1977 г. Другой лидер партии, Паруйр Айрикян, был арестован в 1969 г. и провел в заточении семнадцать лет. В 1988 г. как участник карабахского движения он был лишен советского гражданства и выслан в Эфиопию (Suny, 1983. Р. 79—80; 1997. Р. 377; Goldenberg, 1994. Р. 139—140). В апреле 1977 г. в Ереване возникла более умеренная Армянская Хельсинская группа, но уже в декабре ее активисты были арестованы.

Два главных вопроса, беспокоившие армян в последние два советских десятилетия, касались Нагорного Карабаха и статуса армянского языка. В 1977 г. в ходе обсуждения проекта новой конституции на многих партийных собраниях, проходивших в Армении, раздавались предложения о передаче ИКАО Армении или по крайней мере о переименовании ее в «Армянскую ИКАО» (Шубин, 2001. С. 139). В 1978 г., наряду с Грузией и Азербайджаном, Армения добилась того, что армянский язык получил государственный статус в Конституции СССР (Suny, 1983. Р. 79-80; Dubwick, 1997. Р. 482).

[…]

23 марта 1975 первый секретарь ВЛКСМ Нагорного Карабаха Яша Баблян публично прочитал стихотворение, где звучала ностальгия по армянским землям в Турции. За это он был снят с работы и отправлен из Карабаха. После этого начались преследования армянской интеллигенции в Карабахе. Тогда в 1977 г. известный советский писатель и член ЦК КП Армении, уроженец Карабаха Серик Ханзадян был направлен в Карабах для расследования. Итогом стало его письмо Брежневу, где говорилось, что Карабах следовало отдать Армении (Suny, 1983. Р. 80—81; Балаян, 1995. С. 221). Таким образом, национализм в Армении был тесно связан с формированием армянской нации, которую пугала перспектива раствориться в советском море, и, постоянно вспоминая о геноциде 1915 г., она всеми силами боролась за свое существование. И некоторые аналитики даже считают, что суть карабахского конфликта коренится не в экономике, а в идентичности (см., напр., Rutland, 1994. Р. 846).

С 1988 г. началась эскалация этого конфликта, мобилизовавшая все силы армянского и азербайджанского национальных движений и вылившаяся в кровопролитную войну с массой человеческих жертв (Suny, 1993а. Р. 197—212; Goldenberg, 1994. Р. 162—173; Croissant, 1998). Именно на этом фоне в конце 1980-х гг. в армянских СМИ широкую популярность получил термин «Арцах», прежде известный только специалистам (Искандарян, Арутюнян, 1999. С. 153).

На прошедших в мае 1990 г. выборах в армянский парламент победили националисты. 4 августа Л. Тер-Петросян был избран председателем Верховного Совета Армении, а председателем Совета Министров стал В.Манукян. Вслед за этим в Армении было сформировано некоммунистическое правительство, поставившее своей целью достижение независимости и выступившее 25 августа 1990 г. с декларацией о суверенитете. Впрочем, армянские лидеры имели разные представления о путях и темпах достижения суверенитета, и летом 1991 г. придерживавшийся более умеренных позиций Тер-Петросян разошелся с Манукяном. требовавшим немедленного выхода из СССР (Suny. 1993а. Р. 239-245; Rutland, 1994. Р. 851-856; Goldenberg, 1994. Р. 143).

Между тем, в своей первой декларации, опубликованной в августе 1990 г., новое правительство Армении выказало намерение осуществить то, о чем десятилетиями мечтали армянские националисты: договор СССР с Турцией о государственных границах, подписанный в 1921 г., был признан недействительным.

[…]

Хотя Тер-Петросян пытался избежать радикализации армянского движения, в Армении возникали партии, требовавшие самых решительных действий по практической реализации августовской декларации. Одной из них был Союз за самоопределение, основанный вернувшимся из ссылки Айрикяном. Последний настаивал на возвращении Армении как Нахичевани, так и земель, «отторгнутых» Турцией (Goldenberg, 1994. Р. 144).

Вместе с тем, этот подход неизбежно вводил армян в семью кавказских народов, что было неприемлемым для армянских политиков, действовавших после революции в эмиграции, — ведь они отождествляли «кавказскую ориентацию» с происками турок и мечтами о туранском государстве (Аветисян, 1997. С. 149, 156—157). Действительно, на своем Втором съезде в Баку в 1919 г. азербайджанские мусаватисты выдвинули программу объединения всего Кавказа в единое конфедеративное государство (Программа, 1989). Они исповедовали идеологию пантуранизма, или пантюркизма, и утверждали, что она направлена против русского империализма и не представляет никакой опасности для кавказских народов. В пантюркизме они видели идею прежде всего общекультурной общности и утверждали, что не собираются переносить ее на политику.

[…]

Все это способствовало стремлению армян делать акцент на своих индоевропейских связях, и к середине XX в. в зарубежной армянской историографии возобладала миграционная теория, выводившая индоевропейских предков армян с Балканского полуострова. Их миграцию на восток относили либо к концу бронзового, либо к началу раннего железного века. Общим местом стало положение о том, что, попав в район озера Ван, они смешались с местными обитателями, положив начало армянскому народу (Paelian, 1942. Р. 3; Kurkjan, 1958. Р. 20—24; Pasdermajian, 1964. Р. 19—23).

Развитие советской армянской историографии шло иным путем. В первые послереволюционные десятилетия, когда еще помнились события времен гражданской войны, когда еще не остыла память о демократической Армении и ее недавних территориальных потерях, когда для СССР очень важно было сохранять дружественные отношения с соседней Турцией, писать о древней истории Армении было непросто. В выпушенной в Москве в популярной серии «Наш Союз» брошюре «Армения» ее авторам, среди которых не было ни одного армянина, хватило семи страниц для того, чтобы сделать обзор всей истории Армении. В их изложении Армения выглядела захудалой провинцией высоких цивилизаций, которые то и дело захватывали и эксплуатировали ее. Центр исторической Армении авторы размещали в междуречье Куры и Аракса, и на помещенной в их брошюре карте историческая Армения фактически совпадала с территорией Армянской ССР. О том, что армяне веками жили и к югу отсюда, говорилось скороговоркой. Древние армяне изображались отсталым населением, которое едва ли не во всем зависело от чужеземцев (Бялешсий и др., 1929а. С. 7-11).

В этой атмосфере, чтобы поддерживать память о славе древних предков и в то же время обходить больные вопросы современности, армянским авторам приходилось соблюдать большую осторожность. Примером этого служит фундаментальная монография Б.А.Борьяна о месте Армении в международной политике. В своей книге автор не мог удержаться от того, чтобы не сопроводить текст кратким очерком древнейшей истории Армении. Однако при этом он не только не включал в книгу карту ее территории, но ухитрялся не давать вообще никаких географических привязок. В книге не было и речи о формировании армянского народа, в ней даже не упоминалось о Тигране Великом и его обширном царстве (Борьян, 1928. Р. 1-16).

Разработка проблем этногенеза армянского народа началась в Советской Армении с конца 1930-х гг. Поначалу в соответствии с общим настроем советской историографии 1920— 1930-х гг. главный упор делался на борьбу с царским колониализмом. Однако история Армении имела свою специфику, и армянские историки переносили пафос национально-освободительной борьбы на все предшествующие столетия, когда армяне самоотверженно отражали то арабскую, то сельджукскую, то татарскую агрессии. Вместе с тем, не был забыт и карабахский вопрос. Ранняя история Карабаха представлялась в виде армянской колонизации и частичной арменизации местного албанского населения.

[…]

Со временем армянские исследователи стали ставить вопросы этногенеза армянского народа более широко. Поначалу они обратились к миграционной гипотезе, согласно которой предки армян находились в ближайшем родстве с фригийцами, фракийцами и греками, переселились в Малую Азию с Балканского полуострова и столетиями двигались на восток, пока наконец не заселили Армянское нагорье (см., напр., Абегян, 1948. С. 7—9). Горячим сторонником этой концепции был академик Я.А. Манандян (Манандян, 1943. С. 5—7), и она нашла место даже в первом советском школьном учебнике по истории Армении, вышедшем в 1944 г. (Самвелян и др., 1944. С. 31).

Однако сразу же после войны миграционная концепция стала ассоциироваться советскими идеологами с нацистской пропагандой, утверждавшей, что армяне, будучи «индогер-манцами», являлись чуждым Кавказу народом (Пиотровский, 1995. С. 272—273). Индоевропейское родство армян, а равным образом и миграционная концепция оказались не в чести; говорить о них стало опасно, и армянские авторы принялись лихорадочно искать альтернативные подходы, способные избавить их от обвинений в политической неблагонадежности. Так и началось присвоение ими страны Хайаса и ее имени.

Материалов о последней сохранилось очень мало; историки считают ее отдаленной провинциальной областью, но значительно расходятся в отношении ее локализации (об этом см. Капанцян, 1947. С. 9—12). Все же большинство специалистов помещают ее в Юго-Восточном Причерноморье или верховьях р. Чорох. Как полагал И.М. Дьяконов, в этом районе прото-армян никогда не было, а звук h в самоназвании армян hay фонетически существенно отличается от того, с которого начинается название «Хайаса». Армянский этноним hay происходит от протоармянского hati`ios, которое с свою очередь восходит к урартскому Hate, что означало «житель земель к западу от Евфрата». Изначально урарты называли так хеттов или выходцев из Хеттского царства, включая и пришедших с запада протоармян. После того, как урарты смешались с ними, этот термин превратился в самоназвание (Дьяконов, 1968. С. 81-82, 211-212, 235-236; 1981а. С. 91; 1983. С. 157, 172; 1993; Russel, 1997, p. 22, 25; Redgate, 1998, p 24). Между тем, стремление ассоциировать своих предков с обитателями страны Хайасы, возникшее в 1940-е гг., стало в настоящее время общим местом в работах армянских исследователей. Одним из первых в Советской Армении внимание на Хайасу обратил академик Я.А. Манандян. В его работах прото-армяне, или фригийцы-мушки, изображались агрессивными скотоводами, которые с боями завоевывали территорию бывшего государства Урарту в VI в. до н.э. Неясно, насколько они преуспели в своих завоеваниях, ибо эта территория была вскоре подчинена вначале мидийцами, затем персами. Однако прото-армянам удалось ассимилировать местное урартское население. Манандян полагал, что местные предки армян обитали в стране Хайаса, где и носили название «хай». А пришельцы-фригийцы могли называться «арминами», и именно под этим именем они были известны в эпоху Дария (Манандян, 1943. С. 5-7). К середине 1950-х гг. Манандян внес в свою концепцию некоторые уточнения. Он с еще большей настойчивостью доказывал, что предками армян были совершенно разные группы населения: одна местная, другая пришлая. Местных предков он помещал к западу от оз. Ван в бассейн р. Арацани, где, по его мнению, в XIV—VIII вв. до н.э. существовала страна Хайаса, известная ассирийцам как племенной союз Наири. Хайасой, — считал он, — называлась столица страны, а местный народ носил название аззи. Манандян ничего не сообщал о языке местных обитателей, однако ясно, что он связывал их не с индоевропейцами, а с аллородиями, или яфетидами (т.е. хурро-урартами, по современной терминологии. — В.Ш.). В середине XII в. до н.э. сюда с запада передвинулись фригийцы-мушки, завоевавшие долину р. Арацани и создавшие здесь свое царство. В IX—VIII вв. до н.э. к востоку отсюда существовало мощное государство Урарту, но урартским царям так и не удалось покорить фригийцев-мушков, которые имели свои небольшие царства, хотя и не столь крупные, как былая Хайаса. Зато в конце VIII в. до н.э. фригийцы нанесли смертельный удар Урарту, и власть там перешла к арменам, возглавлявшим союз фригийских племен (Манандян, 1956)4. Таким образом, несмотря на крайнюю противоречивость источников, Манандян смело локализовал Хайасу в низовьях р. Арацани. Тем самым ему удавалось одновременно решить несколько проблем. Во-первых, это объясняло источники обоих этнонимов: «хай» будто бы достался армянам в наследство от их местных предков, а «армены» — от одного из пришлых фригийских племен. И хотя, как показал Дьяконов, оба предположения были ошибочными (Дьяконов, 1983. С. 157, 172), они приписывали обоим этнонимам сугубо армянское происхождение, что было немаловажным для армянской идентичности. Во-вторых, локализуя Хайасу на пути движения муш-ков, а не в стороне от него, как это делали другие исследователи, Манандян упрощал протоармянам задачу обретения этнонима «хай». В-третьих, тот факт, что оба этнонима уже имелись у протоармян до их переселения на территорию Урарту, позволял ослабить роль урартийцев в их формировании и предполагать, что в целом армяне как особая общность сложились еще до этого. С той же целью Манандян изображал появление мушков и арменов в Урарту в виде многолюдной миграции, которая захлестнула, а, возможно, и смела местное урартское население. Наконец, в-четвертых, включение царства Хайаса в армянскую историю позволяло значительно углубить истоки армянской государственности вплоть до позднего бронзового века, т.е. делало армян народом, имевшим государственность с момента своего появления на свет. Тем самым, история армян и их государства начиналась за несколько столетий до появления упоминаний о них в Бехистунской надписи, и урартийцы играли в ней лишь второстепенную роль. Того же мнения придерживался Грант Капанцян, первым из армянских исследователей придавший Хайасе основополагающую роль в истории армян. Он недвусмысленно заявлял, что Хайаса позволяет четко установить истоки армянской государственности: «Исторический процесс образования современных армян и их древних политических формирований продолжался… очень долго, по крайней мере с половины второго тысячелетия до н.э., когда выступает двуединое «царство» Хайаса-Аззи…» (Капанцян, 1947. С. б). Капанцян помещал Хайасу между верховьями рек Евфрата, Чороха и Аракса, т.е. севернее, чем это рисовалось Манандяну, но зато ближе к тому месту, где ее локализовали наиболее авторитетные исследователи.

Вслед за Марром он отрицал идею «прародины» и делал все, чтобы представить армян коренным населением восточных районов Малой Азии. Ради этого он пытался оторвать армянский язык от индоевропейского массива и утверждал, что в своей основе он являлся малоазийским языком, а индоевропейские черты встречались в нем лишь в виде незначительной примеси (Капанцян, 1947. С. 163-170; 1975. С. 206—242). Именно поэтому он объявил Хайасу «колыбелью армян». Вместе с тем, подобно Манандяну, Капанцян стремился свести влияние урартийцев на формирование армянского народа к минимуму. Напротив, ему казалось важным подчеркнуть связь предков армян с хеттами и хурритами. Говоря о судьбе хеттов после распада их государства, он предполагал, что основная их масса вошла в состав армянского народа. Позднее произошла арменизация различных групп, обитавших в верховьях р. Евфрата и в Урарту. Что же касается мушков, то Капанцян, подобно грузинским авторам, отождествлял их с мосхами и называл грузинским племенем. Он всячески отрывал их от фригийского мира, но допускал, что частично они были впоследствии арменизированы.

Таким образом, он пытался показать, что армянская общность формировалась еще до передвижения протоармян в Урарту, и называл общность VII—III вв. до н.э. «новым армянством». Для этого периода он рисовал картину широких передвижений армян на юго-восток, восток и северо-восток, в ходе которых они арменизировали самые различные группы населения, встречавшиеся им на пути. Сообщая, что в этот период армяне входили в состав самых разных государств, Капанцян подчеркивал необычайную способность армян ассимилировать другие группы населения и показывал, что к IV—III вв. до н.э. армяне сумели распространить свой язык от Северной Сирии до р. Куры и от восточной Каппадокии до оз. Урмия. Он указывал, что арменизация Урарту завершилась к концу III в. до н.э., а в Араратскую долину армяне пришли еще в IV в. до н.э. (Капанцян, 1947. С. 159-162; 1956. С. 267-327; 1975. С. 135). Вместе с тем, он допускал, что пришедшие в Урарту армяне испытали на себе большое влияние урартской культуры и хурро-урартского языка (Капанцян, 1947. С. 209—233).

Высокое эмоциональное значение Хайасы для Капанцяна обнаруживалось в заключении его книги, где он отождествлял ее территорию с Малой Арменией и сетовал на то, что в 1915 г. армяне были истреблены турками именно на своей исходной территории, там, где располагалась «колыбель армян». Одновременно он подчеркивал непреходящую ценность государственности для армян как важнейшего механизма их этнической консолидации (Капанцян, 1947. С. 236, 238). При этом чистота языка или крови не казались ему существенными — он много писал и о смешанном характере армянского языка и о многочисленных неармянских группах, которые были арменизированы и вошли в состав армянского народа (см., напр., Капанцян, 1975. С. 131-135, 206-242).

Оценивая книгу Капанцяна, следует иметь в виду следующее. Во-первых, она была направлена против нацистской пропаганды, объявлявшей армян пришлым народом, чуждым Кавказу Во-вторых, эта книга писалась в те годы, когда власти СССР открыто поддерживали территориальные претензии армян и грузин к Турции; тогда искусственно распускались слухи о близившейся войне с ней.

[…]

Между тем, вспыхнувший в Армении в 1945—1946 гг. национализм, связанный с возвращением репатриантов и ожиданиями положительного решения территориального вопроса, породил тревогу у советского руководства. Против него были приняты меры, и это оказалось легко осуществить, так как вопрос о турецких землях потерял свою актуальность. С осени 1948 г. до 1953 г. была проведена кампания, направленная против армянского национализма. Одним из важнейших ее аспектов была борьба с «идеализацией исторического прошлого Армении». Вначале нападкам подверглось переиздание романа классика армянской литературы Раффи «Кайцер» («Искры»), вышедшее в 1947 г. на армянском языке и в 1949 г. на русском. В романе, опубликованном впервые в 1880-х гг., речь шла о тяжелой доле армян Малой Азии. Однако советский критик усмотрел там буржуазный национализм, шовинизм, проповедь религии и разжигание вражды к соседним народам (Борян, 1951). Вслед за Раффи наступила очередь других армянских писателей и историков. Чтобы продемонстрировать армянам истинное положение вещей и предостеречь от дальнейшей «идеализации», в феврале 1953 г. было торжественно отпраздновано 125-летие присоединения Армении к России (Matosian, 1962. Р. 167-169; Sarkisianz, 1975. Р. 330; Suny, 1993а. Р. 159-160). Армянам ясно давали понять, что их родина находилась в пределах Советской Армении; о землях за ее границами не приходилось и мечтать. Одновременно ряд турецких ученых выступили против претензий армян и грузин на какие-либо территории Восточной Турции.

Именно в те годы в Ереване была выпущена двухтомная «История армянского народа», подготовленная сотрудниками Института истории АН Армянской ССР (Аракелян, Иоанни-сян, 1951). Ее существенным моментом было то, что древнее прошлое не замыкалось в искусственных рамках республики, созданной советской властью, как это было со многими другими народами СССР. Авторы пытались показать процесс, который охватывал все Армянское нагорье, включая, разумеется, и Южное Закавказье. Ведущую роль в формировании армянского народа они отдавали племенному союзу Хайаса. Они подчеркивали, что последний был единственной страной, сохранившей независимость и избежавшей участи других завоеванных Урарту земель. Мало того, включив в свой состав проживавших южнее «арменов», хайасцы начали активное присоединение урартских пределов и ассимиляцию местного населения. Так, едва появившись на свет, армянский народ оказался не только свободным и независимым, но и проявил себя успешной завоевательной политикой. А его самоназвание «хай» досталось ему от столь же свободолюбивого объединения хайев. Кроме того, армяне рисовались достойными наследниками и продолжателями традиций урартской культуры (Аракелян, Иоаннисян, 1951. С. 24—25)

[…]

Одним из первых армянских государств авторы называли Айраратское царство, возникшее в среднем течении р. Араке на территории будущей республики Армения в 316 г. до н.э. Его правитель происходил из рода Ервандидов, которые управляли 18-й сатрапией былой империи Ахеменидов и были известны еще Ксенофонту в 401—400 гг. до н.э. (Аракелян, Иоаннисян, 1951. С. 32). Так республика Армения наделялась головокружительным прошлым, что позволяло местным армянам чувствовать себя истинно коренным народом.

Следующая славная страница была связана с Великой Арменией, возникшей на основе провинции государства Селевкидов и ставшей самостоятельным государством в 189 г. до н.э. при царе Арташесе I. Но истинную славу этому государству придал Тигран II Великий (95—55 гг. до н.э.), максимально расширивший его пределы и присоединивший к нему, в частности, Арцах и Утик, лежавшие в междуречье рек Куры и Аракса. Во II—I вв. до н.э., включив земли, заселенные самыми разными группами населения, Армения приобрела облик огромной империи и, казалось бы, подобно другим восточным империям такого рода, должна была бы быть гетерогенной по культуре и языку. Но, ссылаясь на Страбона, авторы утверждали, что все ее обитатели говорили на одном лишь армянском языке (Аракелян, Иоаннисян, 1951. С. 35, 38). По-

видимому, это должно было свидетельствовать об огромных ассимиляционных потенциях армянского языка и придавать ему особый престиж. Однако огромная империя существовала недолго, и после 66 г. до н.э. она понесла большие территориальные потери.

Армению эпохи Аршакидов (I-III вв. н.э.) авторы изображали как совершенно независимое царство и повествовали о его мужественном сопротивлении могущественным внешним врагам — то Риму, то Персии. Однако враги оказались сильнее, и в 387 г. началось расчленение Великой Армении, после которого ей уже было не суждено вновь собрать свои былые земли. В 428 г. армянская государственность была окончательно ликвидирована, и с этих пор вопрос стоял уже не столько о государственности, сколько о сохранении самого армянского народа. Последующая история рисовалась исключительно как история его беспрецедентной вековой борьбы, выражавшейся то в восстаниях, то в отказе принять зороастризм, то в ведении партизанских войн. Эти столетия были окрашены не только сопротивлением иноземному гнету, но и культурным взлетом, связанным с изобретением алфавита и расцветом армянской литературы и архитектуры в V—VII вв. Короче говоря, эпоха раннего средневековья изображалась временем беспримерного героизма и выдающихся успехов на культурном поприще.

Вместе с тем, о введении христианства говорилось лишь вскользь, а о монофизитстве авторы вообще хранили гробовое молчание. Кавказская Албания и ее земли почти не упоминались. Албанов авторы учебника помещали на территории Советского Азербайджана, называли их неизменными друзьями армян, что относилось также и к азербайджанцам, которые рисовались их преемниками (Аракелян, Иоаннисян, 1951. С. 31). Ни слова не было сказано и о Хаченском княжестве. Территориальный вопрос авторы старательно обходили. Правда, к учебнику был приложен набор исторических карт, составленных С.Т. Еремяном (Еремян, 19526). На них правобережье Куры с провинциями Гогарена, Сакасена, Арцах, Утик, Сюник и Каспиана (Пайтакаран) были, начиная с II в. до н.э., представлены частями Великой Армении. Иными словами, в состав Армянского государства включались земли, входящие в состав современных Грузии и Азербайджана. Вместе с тем, карты показывали, что после 387 г. Армения их потеряла, и они были включены соответственно в состав Иберии и Кавказской Албании.

О Карабахе в книге говорилось только в связи с освободительным движением против турок под руководством Давид-бека в XVIII в., причем Карабах рисовался одним из важнейших центров армянского сопротивления (Аракелян, Иоанни-сян, 1951. С. 247, 252—255). Авторы не преминули упомянуть о возникновении боевого русско-армянского содружества еще в X в. (Аракелян, Иоаннисян, 1951. С. 163). Этим они отдавали дань идеологическим установкам того времени, которые требовали в обязательном порядке подчеркивать очень ранние связи между русским народом и другими народами СССР и их безусловно благотворную роль.

Огромную роль в формировании представлений армян о древности своего народа и его культуры играют археологические данные. В 1950 г. при раскопках на юго-восточной окраине Еревана археологам удалось обнаружить клинописную надпись, свидетельствующую о возведении там царем Аргишти урартской крепости Эребуни в 782 г. до н.э. В начале 1950-х гг., когда велась борьба с армянским национализмом, упоминание о раннем независимом государстве на территории Армении оказалось несвоевременным, и большой огласки оно не получило. Об уникальной находке вспомнили после событий 1965 г., и она стала основанием для объявления Еревана одним из древнейших городов мира и празднования его 2750-летней годовщины в сентябре 1968 г. Армяне в особенности гордились тем, что Ереван оказался на тридцать лет древнее Рима (Арутюнян и др., 1968. С. 12—13; Оганесян, 1968. С. 5; Акопян, 1977. С. 9). Однако на территории Еревана так и не удалось обнаружить культурный слой урартского времени; о последнем там говорят лишь отдельные случайные находки (Оганесян, 1968. С. 59-60).

С начала 1950-х гг. основным экспертом по этногенезу армян стал С.Т. Еремян (1908—1992). Он родился в Тбилиси в семье рабочего, что позволило ему получить прекрасное образование в те годы, когда выходцы из ряда других социальных групп (дворян, купцов, священников и пр.) были лишены такой возможности. В 1928—1931 гг. он учился на чудом сохранившемся в годы гонений на историю историко-филологическом факультете Ереванского государственного университета, затем в 1932—1935 гг. был аспирантом в Институте кавказоведения Закавказского филиала АН СССР (Тбилиси) и, наконец, в 1935—1938 гг. докторантом в Институте востоковедения АН СССР (Ленинград). Его учителями были крупнейшие советские ученые-востоковеды тех лет — Я.А. Манандян, Н.Я. Марр, В.В. Струве, И.А. Орбели, И.А. Джавахишвили. Под их руководством он стал крупным ученым, знатоком многих кавказских, восточных и западных языков.

Закончив обучение, он некоторое время работал в Институте востоковедения в Ленинграде (1938—1941), занимаясь историей Армении и Кавказской Албании. В 1941 г. он был приглашен в Ереван в недавно открывшийся Институт истории материальной культуры Армянского филиала АН СССР (Институт истории АН Армянской ССР с 1942 г.). Там он сразу был назначен ученым секретарем, а затем в 1941—1942 гг. — исполняющим обязанности директора. Начиная с 1945 г., он был заведующим одного из секторов Института истории, а затем после защиты докторской диссертации в 1953 г. — его директором (1953—1959). В 1953 г. Еремян стал член-корреспондентом АН Армянской ССР, а через десять лет — академиком. В 1965—1968 гг. он был академиком-секретарем Отделения общественных наук и членом Президиума АН Армянской ССР.

Делом своей жизни Еремян считал изучение этногенеза и истории армянского народа. Своими знаниями он щедро делился с молодежью, читая лекционные курсы по истории армянского народа вначале в Ленинградском государственном университете, затем в Ереванском государственном университете, Армянском педагогическом институте и ряде других учебных заведений в Ереване. Кроме того, Еремян был одним из первых в СССР специалистов по исторической картографии. Начиная с 1930-х гг., он был главным составителем карт по ранней истории Армении и Кавказа, использовавшихся в стандартном школьном образовании в СССР. При его участии вышло первое марксистское пособие по истории армянского народа, предназначенное для средней школы. Иными словами, он оказывал большое влияние как на армянскую историческую науку, так и на историческое образование (Бабаджанян, Согомонян, 1984; Тирацян, 1988).

В своем подходе к этногенезу армянского народа Еремян исходил из автохтонистской концепции, начинал историю армян с Хайасы и доказывал, что их предки не имели никакого отношения к Фригии. С этой точки зрения, мушки не представляли для него никакой ценности, и он «щедро отдавал» их грузинам. Вместе с тем, в отличие от Капанцяна, у него не было никаких сомнений в том, что обитатели Хайасы разговаривали на языке индоевропейского склада. При этом он утверждал, что индоевропейцы обитали в Малой Азии и на Армянском нагорье с глубочайшей древности. Впрочем, вопрос о происхождении самих хайасцев он считал не принципиальным; гораздо важнее было то, что формирование армянского народа при их участии происходило на территории Армянского нагорья. И это само по себе делало армян истинными автохтонами последнего (Еремян, 1951. С. 42).

Почему армянскому языку удалось очень рано завоевать огромные пространства? Еремян объяснял это тем, что племя «хайев» было самым развитым в социально-экономическом отношении среди тех, что были подчинены государству Урарту. Правда, им приходилось бороться с урартскими царями, против воли которых они арменизировали широкие слои местного населения, — сообщал он, не объясняя, почему победу одержал все же не урартский язык, а язык подчиненных «хайев».

Следующий этап ранней истории армянского народа был связан с нашествием ираноязычных скифов. Еремян считал, что они сыграли значительную роль в процессе армянского этногенеза. В частности, вслед за Капанцяном (Капанцян, 1947. С. 149) он отмечал, что во главе одного из самых ранних армянских государств Арме-Шуприа (VII в. до н.э.) стоял царь Паруйр, сак по происхождению [О роли скифского вождя Партатуа/Паруйра, возглавившего восстание против ассирийцев см. Пиотровский, 1959]. Затем по-соседству с ним возникло еще одно государство Ервандуни с «армяно-мидийской» династией. Именно это государство под названием Армина, которое как бы естественным образом выросло из урартской державы, стало доминировать во всей области после падения Урарту. Никакой речи о власти здесь Мидии, на взгляд Еремяна, не было. Это позволяло свободно и быстро провести арменизацию местного населения, не дожидаясь установления персидского господства. Кроме того, Еремян доказывал, что бассейн оз. Ван стал армянским не во II в. до н.э. при царе Арташесе I, а еще в VI в. до н.э. Наконец, подобно Капанцяну, Еремян тоже обращал внимание на интенсивную ассимиляцию армянами окружающего населения, в частности, многочисленных иранских групп скифов и сарматов, расселявшихся в Закавказье (Еремян, 1951; 1952а). На самом деле династия Ервандидов имела персидские корни и сложилась лишь в IV в. до н.э. (Эльчибекян, 1971) или в крайнем случае в самом конце V в. до н.э. (Оаг8о1ап, 1997а. Р. 46—47). Еремян соглашался с тем, что Ервандиды были выходцами из области Матиена, откуда происходили и важнейшие мидийская и персидская династии. Он признавал, что само имя Ерванд имело иранские корни. Однако он представлял все это таким образом, что армяне вместе с персами и мидянами составили военный союз, направленный против Ассирии и Урарту, что армянскими войсками руководил Еруаз Ервандуни и что после взятия столицы Урарту именно он воцарился там под именем Руса и был последним, кто носил титул царя Урарту. После его смерти страна стала называться Арминой (Еремян, 1951. С. 46).

Иными словами, по концепции Еремяна, армяне являлись безусловными автохтонами на Армянском нагорье; они были носителями государственного начала с рубежа VII—VI вв. до н.э. и являлись как бы прямыми преемниками Урарту; к этому времени они ассимилировали все остальное население бывшего Урарту, которое перешло на армянский язык. Тем самым, формирование армянского народа и возникновение армянской государственности резко отодвигалось в глубь веков и предшествовало возникновению Персидской державы. С этой точки зрения, персы оказывались захватчиками, нарушившими естественный ход этнополитической истории армян. Положение улучшилось лишь во II в. до н.э., когда арменизация продолжилась, охватив Араратскую долину и более северные территории. Еремян настаивал на том, что к II—I вв. до н.э. процесс этногенеза завершился и сложилась Великая Армения с одним народом и одним языком (Еремян, 1951. С. 49-50).

Правда, в этой схеме имелись неувязки. Пытливый читатель мог бы спросить, о какой армянской государственности в доперсидский период могла идти речь, если, по мнению автора, даже при Ахеменидах на территории Армении все еще шло разложение первобытнообщинного строя; что имел в виду автор под языковой гомогенностью Великой Армении, которая с быстротой молнии охватила огромную территорию, населенную очень разными по происхождению и языку группами; что он понимал под единым языком, если даже в VI—VII вв. у региональных групп армян сохранялись ярко выраженные диалекты, а литературный язык «грабар» был понятен лишь узкому слою знати. Все же в советских условиях позднего сталинизма достоинства этой концепции перевешивали ее недостатки — армяне оказывались автохтонами и носителями очень древней государственности, что становилось важнейшим условием их сохранения как отдельного народа.

Концепция Еремяна оказалась столь своевременной, что ее опубликовала газета «Коммунист», орган ЦК КП Армении. В этой статье Еремян усилил роль Араратской долины, которая уже в эллинистическую эпоху оказалась «притягательным центром армянских земель», где сложился политический и культурный центр всей Армении (Еремян, 1953). В этом образе недвусмысленно вырисовывалась та роль, которую советские армяне хотели придать Армянской ССР, чтобы сделать ее притягательной для новых репатриантов.

Огромное влияние на армянскую историографию оказали события 1965 г., когда впервые за годы советской власти армяне открыто проявили свое отношение к геноциду 1915 г. Как уже отмечалось, тогда тысячи армян вышли на улицы Еревана, причем во время этого шествия звучали требования возвращения армянских земель, якобы незаконно присвоенных Турцией (8ипу, 1983. Р. 78). С этих пор для армянских историков стало особенно важным доказывать автохтонность армян на территории Малой Азии и Армянского нагорья, уд-ревнять истоки их государственности и демонстрировать, что со второй половины I тыс. до н.э. вплоть до 1915 г. армяне составляли на Армянском плато доминирующее большинство (Акопян, 1968). Тем самым, они не только утверждали свое право на независимое политическое существование, но и давали отпор турецким историкам, которые отказывались признать их автохтонным населением, испокон веков проживавшим на Армянском плато (Зулалян, 1970; Арешян, 1992. С. 26).

612 г. до н.э. стал полновластным царем Армении. Не забывал Еремян и о династии Ервандуни, которую он уже без всяких оговорок называл армянской. Он ставил ее во главе Урарту и делал современницей Паруйра, царство которого она присоединила к своим владениям к рубежу VII—VI вв. до н.э. В итоге эволюционным путем без кровавых баталий на месте Урарту возникло Армянское царство со столицей в Тушпе, а позднее в Армавире. Персы и греки называли его «Армина» или «Армения», а для аккадцев оно по-прежнему ассоциировалось с Урарту. «Арарат» в пророчестве Иеремии (593 г. до н.э.) был ничем иным, как древнееврейской передачей названия «Урарту» (Еремян, 1968).

Итак, концепция становления армянского народа в изложении Еремяна выглядела теперь следующим образом. «Первой Арменией» он называл Хайасу-Аззи XV—XIII вв. до н.э., помещая ее в районе исторической Малой Армении, т.е. к западу от Эрзерума и р. Карасу. На этот раз он уже населял ее мушками, или «протоарменами»/урумейцами. Именно эти племена вместе с какими-то пришельцами из центральных районов Малой Азии передвинулись к 1165 г. до н.э. на юго-восток и расселились от низовий р. Арацани до верховьев р. Тигр, где лежали исторические земли Софены и Арзанены. Результатом этого переселения стало «Царство мушков», получившее впоследствии название Арме/Урме. Если в Хайасе Еремян видел родоплеменное образование, то «Царство мушков» он связывал с союзом разноэтничных племен, в составе которого пришлые аримы начали смешиваться с хурро-урартами. Проиграв войну, Арме было в 773—714 гг. до н.э. включено в состав Урарту. В 673—653 гг. до н.э. Арме подчинялось Ассирии. Тем временем, в течение VIII—VII вв. до н.э. армянские племена постепенно все большим числом проникали на территорию Урарту и в период его упадка интенсивно ассимилировали его население. Это было завершающим этапом в сложении армянского народа. На рубеже VII—VI вв. до н.э. армяне совместными усилиями с мидийцами одержали победу над Урарту и положили конец урартской правящей династии.

Впервые Еремян опубликовал эту концепцию в 1958 г. и затем лишь уточнял ее в более поздних работах (см., напр., Еремян, 1970). Существенно, что все эти работы публиковались только на армянском языке. Лишь статья 1970 г. сопровождалась небольшим русским резюме. Очевидно, автор имел основания опасаться критики со стороны русских ориенталистов. Действительно, И.М. Дьяконов писал о беспочвенности попытки примирения «хайасской» и «мушкской» теорий (Дьяконов, 1968. С. 224-226).

Как бы то ни было, важнейшими моментами в концепции Еремяна были, во-первых, возникновение настоящего государства у армян в конце VII в. до н.э., а во-вторых, обнаружение «центра тяготения армянского народа» в среднем течении р. Аракс, в Араратской долине, где расположена современная Республика Армения. На самом деле появление протоармянс-кого населения на территории современной Армении было следствием сознательной переселенческой политики урартских царей (Дьяконов, 1968. С. 233). Между тем, даже из самой концепции Еремяна идея такого «центра тяготения» не вытекала. Ведь она говорила о возникновении первого самостоятельного Армянского государства на всей территории бывшего Урарту. Еще одной особенностью концепции Еремяна был присущий ей автохтонизм. Ни о какой миграции фригийцев в ней речи не было, появление мушков на исторической сцене никак не объяснялось, и не случайно в своей энциклопедической статье об армянах Еремян уже находил первые исторические сведения о них в III—II тыс. до н.э. (Еремян, 1980). Однако теперь, когда найдены древнефригийская надпись царя мушков Мита, относящаяся к последней четверти VIII в. до н.э., и более ранние лувийские иероглифические надписи другого царя мушков, идентичность мушков с фригийцами и, тем более, с индоевропейцами можно считать доказанной (Хазарадзе, 1978; 1988) [Правда, изучавшая эти надписи Н.В.Хазарадзе приходит к прямо противоположному выводу и называет мушков «картвелами» (Хазарадзе, 1984)]. В начале 1980-х гг. статьи Еремяна вновь появились на страницах газеты «Коммунист». Очевидно, тема автохтонности армян вновь сделалась актуальной. Повторив все уже известные нам положения своей концепции, Еремян попытался подкрепить ее новыми археологическими и лингвистическими данными. Он выступил с весьма рискованным утверждением о том, что на территории Армянского нагорья в древности развивалась одна-единственная культура (это и ныне остается недоказуемым, так как археологически Армянское нагорье изучено слабо), что протоармянский язык сложился там уже на рубеже V—IV тыс. до н.э. и что там сформировался «антропологический тип европеоидной расы, наиболее типичным представителем которой являются армяне» (Еремян, 1981а). На этот раз Еремян уже смело писал о расселении армян, фригийцев и мушков по Малой Азии в III тыс. до н.э. и о существовании древнейшего армянского «Царства Мелиды» в XII—VIII вв. до н.э., т.е. государства, которое было намного старше государства Урарту. Население этого царства Еремян уже называл не протоармянами, а армянами (Еремян, 1984). Так армяне превращались в вечный народ, один из древнейших на планете.

Концепция Еремяна претендовала на историческое обоснование исконности обитания армян на Армянском плато, однако ее слабая сторона состояла в том, что она не объясняла происхождения армянского языка. Ведь в 1950—1960-е гг. принадлежность армянского языка к индоевропейской семье уже не вызывала сомнений даже у армянских специалистов, и гипотеза Капанцяна выглядела анахронизмом. Следовательно, автохтонная концепция требовала доказательств того, что индоевропейские языки были распространены в Анатолии в глубочайшей древности. За выполнение этой задачи взялся армянский лингвист Г.Б. Джаукян. Если Капанцян, говоря о «двуприродности» армянского языка, находил в нем лишь слабые индоевропейские черты, то Джаукян, напротив, считал, что он является ярчайшим примером древнего индоевропейского языка. Хотя от языка обитателей Хайасы почти ничего не сохранилось, кроме небольшого числа личных имен и географических названий, Джаукян все же находил возможным причислять его к анатолийской группе древних индоевропейских языков. Он доказывал, что пришлые армены потому быстро слились с хайасцами, что они говорили на родственном языке [Об ошибочности этого см. Дьяконов, 1968. С. 213—214]. Секрет того, как ему удалось причислить хайасский язык к индоевропейским, раскрывается в конце одной из его работ, где он объявлял урартский и хурритский языки «индоевропеоидными» (Джаукян, 1964. С. 94).

Рассматривая раннюю историю индоевропейцев и их перемещений, Джаукян соглашался с тем, что протоармяне во II тыс. до н.э. обитали на Балканах рядом с фрако-фригийца-ми, а затем вместе с ними передвинулись в Малую Азию. Там протоармяне первым делом ассимилировали хайасцев, а затем хеттов и урартов. Хайасцам эта концепция придавала особое значение, так как они помогали сделать предков армян, во-первых, автохтонным населением, во-вторых, изначально индоевропейским по языку. Выполнив эту задачу, можно было уже согласиться с тем, что часть предков армян (мушки) пришли с Балкан, другие были представлены ассимилированными хеттами, урартами и хурритами. Впрочем, хетты были, безусловно, индоевропейцами, но Джаукян шел еще дальше и пытался привязать к последним также хурритов и урартийцев (Джаукян, 1967а. С. 50; 19676. С. 70).

Еще проще задача наделения армян автохтонными предками в Малой Азии решалась бы, если бы удалось показать, что армяне уже в древнейший период контактировали с семитами. Путь к этому открывал поиск ранних семитских заимствований в армянском языке. В 1970-е гг. за выполнение этой задачи взялся армянский лингвист Н.А. Мкртчян (Мкртчян, 1970; 1979). Однако, в его работах энтузиазм значительно преобладал над научной компетентностью, и, как показали отзывы суровых критиков, ему не удалось привести ни одного доказательства прямых армянско-аккадских контактов (Джаукян, 1980. С. 96—101; Дьяконов, 19816). Если ранние армяно-семитские контакты и имели место, то в качестве семитов скорее всего выступали арамейцы, активно участвовавшие в политических событиях на юге Армянского нагорья на рубеже 11—1 тыс. до н.э. (Аветисян, 1984).

Между тем, изменения в концепции формирования армянского народа вели к существенным смещениям акцентов в содержании этих глав в учебниках, выпущенных в разные годы. Так, если до второй половины 1940-х гг. учащимся рассказывали о миграции предков армян с запада на восток, о постепенном заселении ими Армянского нагорья, об ассимиляции ими местных более ранних обитателей и о получении от них богатого культурного наследства (Самвелян и др., 1944. С. 30—31), то затем учебники делали все больший акцент на местных анатолийских предках армян, связанных с Хайасой (Иоаннисян, Аракелян, 1950. С. 21), пока, наконец, не выработалась традиция писать об армянах как о едва ли не исконных обитателях Армянского нагорья, создавших племенной союз Хайасу (Парсамян и др., 1962. С. 7, 9; Аракелян и др., 1988. С. 9, 14) [Приверженность миграционной концепции сохранил лишь профессор Г.К.Саркисян, ученик И.М.Дьяконова]. Начиная с 1950-х гг., Хайаса заняла уже прочное место в армянских учебниках как сильный независимый союз племен второй половины II тыс. до н.э., послуживший важнейшей основой формирования армянского народа и снабдивший его названием (Иоаннисян, Аракелян, 1950. С. 21—22; Парсамян и др., 1962. С. 7, 10; Нерсисян, 1980. С. 27; Аракелян и др., 1988. С. 9—10, 14). Если вначале армяне готовы были щедро делиться урартским культурным наследием с грузинами (Самвелян и др., 1944. С. 30—31; Иоаннисян, Аракелян, 1950. С. 19), то со временем они стали изображать своих предков как единственных наследников Урарту. Если вначале первым армянским государством называлась Малая Армения VI в. до н.э. (Самвелян и др., 1944. С. 32—33, 40), то затем в учебниках делался все больший акцент на армянские политические образования эпохи Урарту (Иоаннисян, Аракелян, 1950. С. 21; Парсамян и др., 1962. С. 9), пока одно из них, Арме-Шуприа, не было признано «исконно армянским государством», возникшим в конце VIII в. до н.э. (Аракелян и др., 1988. С. 15). Со временем в учебниках все больше делался акцент на вызревании армянской государственности внутри Урарту. Вначале писалось о том, что после падения Урарту Армянское царство было подчинено Мидией (Самвелян и др., 1944. С. 31), затем речь пошла о некоторой зависимости от Мидии (Иоаннисян, Аракелян, 1950. С. 23), пока, наконец, эта «зависимость» не превратилась в союз равных партнеров (Парсамян и др., 1962. С. 10; Нерсисян, 1980. С. 30). Любопытно, что при этом все авторы учебников основывались на одних и тех же свидетельствах Ксенофонта.

Заселение армянами долины р. Араке и Араратской долины вначале изображалось постепенным процессом, происходившим в V в. до н.э. (Самвелян и др., 1944. С. 36). Позднее в этом районе стали помещать самостоятельное Айраратское царство, возникновение которого сперва датировалось 316 г. до н.э. (Иоаннисян, Аракелян, 1950. С. 29), но затем было отнесено к первой половине VI в. до н.э. (Парсамян и др., 1962. С. 11). Теперь появление армян в Араратской долине связывалось с политикой урартских царей, переселивших армяно-язычных воинов на далекий север (Нерсисян, 1980. С. 19, 28). Авторы всех учебников в один голос утверждали, что армянский язык стал господствовать на Армянском нагорье с начала III в. до н.э., но этническое объединение армян в рамках армянского государства было начато Арташесом I, основателем династии Арташесидов и царства Великая Армения, и закончено его преемником Тиграном II Великим во II—I вв. до н.э. (Самвелян и др., 1944. С. 43; Иоаннисян, Аракелян, 1950. С. 31—32, 44; Парсамян и др., 1962. С. 12, 22—23; Нерсисян, 1980. С. 36—45; Аракелян и др., 1988. С. 17—18). При этом на картах, приложенных к учебникам, северная граница государств Арташесидов, а затем и Арша-кидов проходила по р. Куре, т.е. включала ее правобережье вместе с Утиком и Арцахом (Самвелян и др., 1944; Еремян, 19526). Считалось, что Армения потеряла эти земли только после 387 г., когда они составили особую провинцию Персидского государства.

Еще одной особенностью армянских учебников было использование термина «Великая Армения». Если в учебниках 1940—1950-х гг. оно относилось только к государству Арташе-сидов, то в последующем его распространяли и на государство Аршакидов. О том же говорилось и в «Армянской энциклопедии» (Еремян, 19816. См. также Арутюнян, 1987. С. 55). Знаком времени было включение в учебник 1950 г. особого параграфа, посвященного взаимоотношениям раннесредневековой Армении с Киевской Русью. Ни до, ни после этого армянские авторы к этому сюжету не обращались.

Наконец, армянские учебники советского времени старательно обходили религиозные проблемы. Да, все они упоминали о принятии христианства и с гордостью повествовали о строительстве раннехристианских храмов. Иногда Армения даже признавалась первой страной, объявившей христианство государственной религией (Нерсисян, 1980. С. 88). Однако в учебниках не было и речи ни о монофизитстве, ни о религиозно-догматических спорах. А храмы рассматривались лишь как ценное культурное наследие.

Тем временем мысль о великом прошлом армянского народа уже давно возбуждала воображение армянских писателей. Одну из версий армянского исторического мифа создал известный армянский советский писатель Геворг Эмин. Его эссе «Семь песен об Армении» являлось классическим выражением такого мифа, где древняя слава сочеталась с воспоминаниями о недавней катастрофе и была призвана оказать помощь в преодолении ее последствий. Эмин издал свое эссе несколько раз, постоянно обновляя его новыми идеями и материалами, которые он черпал из научной или научно-популярной литературы. Его внимание прежде всего привлекло таинственное и все еще малоизученное государство Урарту. Познакомившись с ним по историческим работам, Эмин добавил к этому изрядную долю художественное вымысла. И именно в таком виде история Урарту и его взаимоотношений с протоармянами доходила до широкого читателя, не стремившегося обременять себя чтением сложных исторических текстов.

Что же сообщал Эмин читателю? Из его эссе было ясно, что армяне появились на востоке Малой Азии еще до образования Урарту, т.е. древнейшая письменная традиция уже обнаруживала их на территории будущего Урарту. Протоармяне выглядели местным населением, временно покоренным урартскими царями. Пока эти цари забавляли себя военными походами и прочими развлечениями, армянский народ консолидировался, и поэтому ему ничего не стоило создать свое государство сразу же после падения Урарту (Эмин, 1967. С. 6— 9). Тем самым, армяне вступили на страницы писаной истории, во-первых, будучи сплоченным народом, во-вторых, обладая государственной традицией. Третьим важным компонентом этого образа древней истории были язык и письменность, и автор, не жалея красок, воспевал хранилище древних армянских рукописей Матенадаран как ценнейшую сокровищницу армянского народа (Эмин, 1967. С. 84 сл.; 1970. С. 107 сл.). В метафорическом языке, на котором автор разговаривал со своими читателями, все это служило важным символом вечности народа, его культуры и государства.

Десять лет спустя после выхода первого издания своей книги писатель обогатил ее данными о новых археологических находках, показывавших, что высокие культуры развивались в регионе за несколько тысячелетий до возникновения Урарту. Его воображение поразили исследования древних поселений V—II тыс. до н.э., где жили искусные земледельцы и металлурги. Однако узкие рамки научной интерпретации этих данных ему были тесны, и он заявлял об обнаружении древней цивилизации, существовавшей якобы до потопа (Эмин, 1979. С. 13—14). Об этнической принадлежности создателей этой цивилизации он благоразумно умалчивал, но ничто не мешало читателю ассоциировать их с армянами, ибо в новом издании книги Урарту уже представало армянским государством, основанным армянским царем (Эмин, 1979. С. 14—15).

Позднейшая история армян складывалась не так успешно, как древняя; они много раз подвергались завоеваниям, причем 500 лет армянам пришлось провести под «гнетом» Османской империи, и этот период автор рисовал в самых черных тонах. Память о резне проходила через всю его книгу, и турки с якобы извечно присущей им идеологией пантюркизма изображались вечным врагом армянского народа. Напротив, Россия представала избавительницей от турецкого ига и единственным надежным союзником, на которого можно было рассчитывать в дальнейшем (Эмин, 1967; 1970; 1979). Иными словами, книга Эмина была идеальным выражением основных идей армянского национализма, суть которых на протяжении XX в. мало изменилась (об этом см. 5ипу, 1983. Р. 11, 78).

В своих воззрениях на происхождение армян Эмин был неодинок. Сходные взгляды высказывались и в популярной литературе. В середине 1960-х гг. в юбилейной серии «Советский Союз» вышел коллективный труд армянских авторов, посвященный Армении. В нем армяне назывались прямыми потомками хайасцев, которые даровали им самоназвание «хай». Мало того, авторы безоговорочно называли жителей Наири армянами и делали их создателями государства Урарту, самого древнего государственного образования на территории СССР. При этом о характере языка, принятого в Урарту, авторы благоразумно умалчивали (Асланян и др., 1966. С. 65).

В те годы, когда Эмин писал свою книгу, в армянской историографии уже возникло ревизионистское течение, хотя вплоть до конца 1970-х гг. оно выглядело маргинальным и было представлено именами, ничего не говорившими специалистам. Первым на этот путь вступил геолог С.М. Айвазян, который в 1960-е гг. работал в редакционно-издательском совете АН Армянской ССР. Его увлечением была лингвистика, и, не имея никакого филологического образования, он отваживался на весьма рискованные построения, выдавая их за научные теории. Первая его статья на эту тему, опубликованная в престижном журнале АН Армянской ССР, доказывала, что гиксосы, когда-то покорившие Древний Египет и доставившие туда колесницу, были не кем иными, как армянами (Айвазян, 1962). Следующей была брошюра, изданная на правах рукописи, которая заявляла о революции в арменистике. Ее автор, воодушевленный идеей исконного присутствия армян в Малой Азии, отталкивался от книги Капанцяна и пытался представить армян не просто аборигенами, а создателями древнейшей в мире цивилизации. Он сообщал читателю о наличии будто бы неопровержимых документов, доказывавших «существование и жизнь могучего коллектива, давшего миру алфавит и календарь, железо и колесницу. Имя этому коллективу — древнейшая Армения». Этот коллектив был вечен, и о его сложном формировании из разнородных компонентов не могло быть и речи. С самых ранних времен он занимал территорию Армянского нагорья. Для Урарту в этой концепции места не было, и автор с легкостью вычеркивал его со страниц истории, заявляя, что Урарту — это то же самое государство, расположенное в районе оз. Ван, которое хетты называли «Хайаса», ассирийцы — «Наири», персы — «Армина», а греки — «Армения». Вдохновленный своим «открытием», автор провозглашал пророческим тоном: «Армянский этнокультурный мир идет на смену государству Урарту, и этот процесс неотвратим» (Айвазян, 1963. С. 1). На этом пути оставалось лишь одно препятствие — урартский язык, и автор смело брался доказать, что на самом деле этот язык являлся армянским. Он использовал тот факт, что фонетика урартского языка оставалась слабо разработанной — явление, хорошо известное специалистам, работающим с мертвыми языками. И не имея никакого представления о методах такого рода исследований, Айвазян смело выявлял «фонетические соответствия» с современным армянским языком и отождествлял урартский язык с армянским. Мало того, в урартской клинописи он видел алфавитную письменность и заявлял, что армяне изобрели алфавит до финикийцев (Айвазян, 1963).

Обладая неординарной энергией, Айвазян добился того, что его брошюра, повествовавшая об этих удивительных открытиях, была опубликована в Москве по постановлению Президиума АН СССР. Излагая в ней все указанные выше идеи, он, во-первых, безапелляционно ставил знак равенства между Хайасой, Наири, Урарту и Арменией, считая их одним государством, которое в разные эпохи имело разные названия. Во-вторых, он объявлял Малую Азию исконной родиной индоевропейцев, где, тем самым, армяне оказывались в роли единственных доживших до наших дней истинных коренных обитателей. В-третьих, он называл армян первооткрывателями железа, поставлявшими железные вещи всем своим соседям еще в III-II тыс. до н.э. В-четвертых, он настаивал на том, что именно владение секретами железа сделало армян культуртрегерами и способствовало их расселению от Египта на юго-западе до Индии и Китая на востоке. В первом случае они выступали под именем гиксосов, во втором — ариев. В-пятых, он объявлял армян создателями «иероглифического алфавита» еще в XVII—XVI вв. до н.э., и Месроп Маштоц оказывался жалким подражателем, который лишь подхватил традицию, известную армянам за тысячелетия до него. В-шестых, в качестве своей личной заслуги автор скромно упоминал обнаружение иероглифических надписей и астрономических знаков хайасцев в Мецаморе XX в. до н.э. (Айвазян, 1967).

Не находя поддержки у специалистов, Айвазян пытался действовать популистскими методами и инициировал в 1969 г. дискуссию об Урарту в журнале «Гарун», органе ЦК ВЛКСМ Армении и Союза писателей Армении. Из этой дискуссии армянская общественность впервые узнала о том, что государства Урарту как такового никогда не существовало. Зато на его месте будто бы веками развивалось Армянское государство (Айвазян, 1969: Ишханян, 1969).

Между тем, армянские археологи имели иное мнение о комплексах Мецамора, богатого многослойного поселения Араратской долины, где жизнь непрерывно развивалась с III тыс. до н.э. до VII в. до н.э. Там действительно был найден интересный культовый и астрономический комплекс, но он датировался XI—IX вв. до н.э. В Мецаморе были обнаружены наскальные знаки и единственная глиняная табличка с аналогичными знаками. Археологи признали их памятниками древней письменности, но в отличие от Айвазяна не решились браться за их дешифровку. Никакого отношения к Хайасе этот комплекс не имел. Он был одним из центров раннего политического образования, существовавшего в Южном Закавказье в доурартский период (Ханзадян, Мкртчян, Парсамян, 1973; Ханзадян, 1978).

Мало того, известный советский археолог, специалист по Урарту Б.Б.Пиотровский продемонстрировал, что за «хайасскую письменность» из Мецамора Айвазян выдавал обычное арабское письмо, которое он неточно копировал. То же самое относилось к «хайасской монете», о которой писал коллега Айвазяна. На поверку она оказалась монетой монгольского времени. Миф о некоей древнейшей «хайасской письменности» рухнул, однако, благодаря средствам массовой информации, он уже успел широко распространиться в Армении и даже попал на страницы зарубежных профессиональных изданий. Пиотровского возмущала безграмотность и амбициозность Айвазяна, но остановить волну поднятого тем ажиотажа он был уже не в состоянии (Пиотровский, 1971) [Сегодня некоторые армянские интеллектуалы продолжают писать о необычайной древности Мецамора (см., напр., Баренц, 1999. С. 136)].

Айвазяна все это не смущало, и в 1980 г. он подготовил серию исторических карт Армении, начиная с 2107 г. до н.э. Он не только изображал армянский народ самым древним и самым культурным, но и объявлял территорию Азербайджана древними землями Армении. Эта работа тогда была признана настолько одиозной, что ее прикрыли (Айвазян, 1997. С. 444—445).

Тем временем, начиная со второй половины 1960-х гг., армянские писатели стали все больше внимания уделять исторической судьбе армянского народа, его славе и трагедии, истокам его культуры и проблемам диаспоры. В этом контексте нередко звучала и тема исконных армянских земель, вспоминалась Великая Армения, возвращались из забвения великие армянские полководцы, а вместе с ними воспроизводился и образ врага, которым чаще всего оказывались мусульмане-тюрки. Все это не могло не беспокоить азербайджанцев, усматривавших очевидную угрозу для себя в росте армянского национализма. Их раздражение вызывал даже памятник народу Нагорного Карабаха, сделанный армянским зодчим и установленный в Степанакерте — ведь изображенная пара имела явные «армянские лица» и была облачена в армянскую национальную одежду (Алиев, 19896. С. 29—42).

Похоже, что идея об исконности обитания армянского народа на Армянском плато была с симпатией воспринята в Академии наук Армянской ССР, и армянские ученые получили задание доказать тождество древних армян с урартийцами. Вначале это выступало в виде борьбы против турецкой историографии, которая всеми силами противилась такому отождествлению, справедливо указывая на его политическую подоплеку (Зулалян, 1970. С. 11 — 13).

Затем некоторыми армянскими историками были подхвачены идеи, сходные с теми, что пропагандировал Айвазян. Одним из первых стал историк В.Н. Хачатрян. Он рисовал Хайасу могучим государством Армянского нагорья, «огромной самостоятельной державой», включавшей на востоке Араратскую долину, т.е. территорию современной Республики Армения, и постоянно воевавшей с хеттами (Хачатрян, 1973. С. 40—45). Этничность Хачатрян отождествлял с языком и искусственно навязывал хеттам то понятие об этнической идентичности, которое существовало в СССР. Он всеми силами пытался представить хайасцев индоевропейцами. Для этого он утверждал, что личные имена хайасских царей и богов, известные по хеттским текстам, не показательны, так как они могли быть заимствованы. Зато его больше прельщала местная топонимика, в которой он находил параллели с современным армянским языком. Это и служило ему основанием для далеко идущего вывода об этнической принадлежности хайасцев (Хачатрян, 1972. С. 36—37; 1976. С. 65—66). Вместе с тем, ни Джаукян, ни Дьяконов не находили древней индоевропейской (не говоря уже об армянской) топонимики на Армянском нагорье (Джаукян, 1980. С. 115; Дьяконов, 1983. С. 164). Возможно, поэтому в одной из своих последних работ этого цикла Хачатрян отказался от теории заимствования и счел уже и имена хайасских царей и богов также армянскими (Хачатрян, 1980. С. 109—112).

Подобные идеи быстро овладевали умами армянских специалистов. И вот уже армянский археолог В.Э. Оганесян уверенно связывал триалетскую археологическую культуру первой половины II тыс. до н.э. с индоевропейцами и предполагал, что они мигрировали в бассейн Куры и Аракса из западной части Армянского нагорья (Оганесян, 1988). Другой археолог, Г. Арешян, шел еще дальше и доказывал, что «армено-арии» обитали в бассейне Аракса и Куры, начиная по меньшей мере, с конца III тыс. до н.э. (Areshian, 1992. Р. 21) [Любопытно, что более ранняя версия этой работы, опубликованная в московском научном журнале, содержала более осторожный подход. Там говорилось только об индоевропейцах в целом, и их духовное наследие ассоциировалось с триалетской археологической культурой первой трети II тыс. до н. э. (Арешян, 1988. С. 102)]. Опираясь на эти данные, а также на некоторые лингвистические и фольклорные сюжеты, еще один армянский специалист не просто настаивал на том, что индоевропейцы жили в бассейне оз. Севан в доурартское время, а углублял этот индоевропейский период до начала II тыс. до н.э. (Петросян А., 1987). В устах ряда армянских специалистов термин «праиндоевропейцы» недвусмысленно звучал как «протоармяне», и далеко не случайно Оганесян вскоре стал одним из руководителей партии «Дашнакцутюн» (Kohl, Tsetskhaladze, 1995. Р. 158, 173). Так армяне превращались в уникальный народ, существовавший вечно и неизменно и обитавший на одной и той же территории, непрерывно занимая ее вплоть до 1915 г. Любопытно, что уже в 1988 г. Карагезян хорошо сознавал, что «проблема этногенеза армянского народа имеет не только научный, но и политический характер» (Карагезян, 1988. Р. 57).

В 1988 г. в Ереване ведущими армянскими специалистами, академиками Б.Аракеляном, Г.Джаукяном и Г.Саркисяном была опубликована фундаментальная монография, основная идея которой раскрывалась уже в самом ее названии «Урарту-Армения». За год до этого они выступили против концепции Ишханяна и прочих ревизионистов, обвиняя их в дилетантизме и упрощенном подходе к истории с позиций чрезмерного патриотизма. В частности, они писали о том, что проблема локализации прародины индоевропейцев еще не решена и что нет никаких оснований приписывать древнейшим аккадцам знания об армянах, которых тогда и на свете-то не было (Аракелян, Джаукян, Саркисян, 1987). В то же время, не отказываясь от этих аргументов, в своей книге они окончательно утвердили своим авторитетом участие Хайасы в этногенезе армян. Соглашаясь считать Урарту первым известным государством на Армянском нагорье и говоря о гетерогенности его населения, они подчеркивали эффективную ассимиляционную роль армян, сумевших арменизировать всех обитателей Урарту к концу его существования. Один из важнейших выводов книги гласил: «первым и единственным народом, возникшим на территории Армении, был и остается армянский народ» (Аракелян, Джаукян, Саркисян, 1988).

С этого времени страна Хайаса-Аззи уже безоговорочно объявлялась армяноязычной, а фрако-фригийцы, включая мушков, рассматривались также как исконное малоазийское население, обитавшее в непосредственной близости от нее (Косян, 1991). Столь же безоговорочно урартийцы стали отождествляться с «арменами», и население Урарту-Армении вместе с ее правителями оказалось этнически однородным (Саркисян, 1991). Армянская цивилизация постепенно обретала запредельную древность. Даже в академической прессе Южное Закавказье объявлялось «родиной железа», горная Армения представлялась районом «первичной цивилизации», где, в частности, был изобретен календарь, а урартские цари изображались «нашими предками» (Тонаканян, 1989). Любопытно, что основной пафос научной статьи, содержавшей эти удивительные заключения, повторял предположения архитектора и любителя древностей С. Петросяна, считавшего Армению одним из древнейших очагов астрономических знаний. Его идеи популяризировал писатель 3.Балаян (Балаян, 1984. С. 160—161). Все это вышло далеко за рамки научных дискуссий.

В конце 1988 г. еженедельник Союза писателей Армении «Гракан терт» опубликовал благожелательную рецензию на книгу Ишханяна, а в начале следующего года — статью самого Ишханяна, где тот снова резко выступал против концепции Дьяконова. Поводом для этих нападок послужили не только статьи самого Дьяконова, отстаивавшие традиционный подход, но и тот факт, что московский журнал «Огонек» поместил на своих страницах восторженный отзыв о его работах директора Института востоковедения АН Азербайджана академика З.М.Буниятова. В 1988—1989 гг. последний был одним из наиболее активных и авторитетных ученых Азербайджана, выступавших против армянских претензий на Нагорный Карабах. Он был одним из создателей теории о происхождении азербайджанцев от населения Кавказской Албании, а эта теория рассматривала армян пришельцами в междуречье Куры и Аракса. Поэтому, с точки зрения Ишханяна, концепция Дьяконова создавала почву для азербайджанской антиармянской кампании. Ведь она разрушала образ армян как коренного населения, который в сложившихся этнополитических условиях был так важен армянским националистам (Astourian, 1994. Р. 48—49).

Вместе с тем, ревизионистская концепция была направлена даже не столько против ленинградского ученого Дьяконова, сколько против ведущих армянских историков, запятнавших себя своими компромиссами с советской идеологией. Ревизионистам казалось, что в конце 1980-х гг. наступил удачный момент для того, чтобы расчистить для себя место в армянской исторической науке. Для этого они всемерно использовали наступающие коренные политические изменения, активно участвовали в армянском национальном движении и в борьбе за Нагорный Карабах. Их работы печатались в популярных журналах, которые ориентировались на новое антисоветское правительство Армении (об этом см. А§1оипап, 1994. Р. 51— 52). Между тем, академический «Историко-филологический журнал» в 1989—1990 гг. регулярно публиковал статьи ведущих армянских ученых, направленные против ревизионистов (Аракелян, 1989; Саркисян, 1990). В частности, армянские археологи критиковали Ишханяна за упрощенный подход к этногенезу армянского народа, полностью игнорировавший археологические данные. Они противопоставляли ему подход таких маститых специалистов как Б.Б. Пиотровский и И.М. Дьяконов, которые писали о тесных контактах и слиянии языковых предков армян с урартийцами (Тирацян, Арешян, 1990; Арешян, 1992. Р. 26-27).

Тем не менее, в начале 1990-х гг. взгляды ревизионистов получили большую популярность среди армян (Abrahamian, 1998. Р. 7). Термин «Урарту» исчез со страниц массовых изданий и экранов телевидения, где его заменило «Армянское царство». И вовсе не случайно это совпало с принятой парламентом Армении в начале 1991 г. декларацией о непризнании государственных границ, установленных Карсским договором 1921 г. (Goldenberg, 1994. Р. 53). Вместе с тем, как это ни парадоксально, в эти же годы в Ереване начала выходить популярная газета «Урарту», которая предоставляла свои страницы псевдонаучным публикациям. Среди них выделялась статья уже знакомого нам С. Айвазяна, где он пытался доказать единство происхождения армян и русских, по-своему развивая идеи, исходящие от радикального русского национализма.

Имя С. Айвазяна всплыло на волне национального движения в Армении во второй половине 1980-х гг., когда он, во-первых, сумел опубликовать в Ереване свою патриотическую концепцию истории армянского народа, объявлявшую древних урартов армянами (Айвазян, 1986), а во-вторых, активно писал письма М.С. Горбачеву, отстаивая интересы армянского народа и требуя возвращения Нагорного Карабаха (Chorbajian, Donabedian, Mutafian, 1994. Р. 147). В 1993 г. он основал в Ереване газету «Дашнакцутюн», в которой продолжал популяризировать свои ультраревизионистские идеи о происхождении и ранней истории армян. Наконец в 1997 г. ему удалось издать в Москве книгу с изложением своих представлений об истории армян и Армении с самого начала до нашего времени (Айвазян, 1997). В этой книге, критикуя профессиональных историков за консерватизм и искажения истории по идеологическим причинам, Айвазян пропагандировал самые фантастические идеи, которые в последние 10—20 лет развивались не только армянскими, но и русскими националистами.

Если Капанцян объявлял Хайасу колыбелью армян, то Айвазян называл Арарат «колыбелью русских» [Впервые он «обнаружил» «проторусскую цивилизацию» у озера Севан в середине 1970-хгг. (Айвазян, 1977)]. Он утверждал, что именно там находилась родина легендарных ведических ариев, которых он и отождествлял с проторусскими. В останках людей из могильника Лчашен, относившегося к II тыс. до н.э., он видел доказательство совместного обитания проторусских и армян у озера Севан. Мало того, он считал русских древнейшим населением Грузии, куда иберы (предки грузин) переселились будто бы из Испании лишь в VI в. до н.э. (?!). Лишая грузин древней истории в Закавказье, Айвазян зато щедро делился ею с русскими и на этот раз объявлял ариями, а заодно и гиксосами, одновременно и протоармян, и проторусских. Он также заявлял об образовании древнейшего государства в Армении в 2107 г. до н.э. [Эта легендарная дата взята из труда средневекового армянского историка Мовсеса Хоренаци]. В доказательство этого Айвазян снова приводил материалы из Мецамора, которые он, основательно перепутав даты и слои, определил как хайасские. Здесь, по его словам, жил Заратуштра, и здесь были окончательно сложены «Веды» и «Авеста». Проторусских и протоармян Айвазян делал культуртрегерами, одарившими мир всеми основными изобретениями, включая письменность и календарь. Он приписывал им не только полулегендарную Хайасу, но и созданное хурритами государство Миттани. В его книге «Армения» начала II тыс. до н.э., созданная неким Арамом Объединителем, занимала колоссальную территорию (Айва зян, 1997. С. 352), которую она якобы сохраняла вплоть до конца XVIII в. В качестве доказательства он помещал карту расселения армян между Каспийским, Черным и Средиземным морями в XVIII в. (Айвазян, 1997. С. 184, рис. 208).

Он называл государство Урарту «недоразумением» и приписывал себе честь развенчания этого «заблуждения». Зато его пылкое воображение рисовало непрерывную генеалогию армянских царей, начиная с 2107 г. до н.э. При этом он игнорировал не только Урарту, но и Персию. Атропата он делал армянским князем, и Атропатена тем самым превращалась в армянскую провинцию. Мало того, он утверждал, что христианство было введено в Армении в 33 г. учениками Христа и что первые христианские храмы были основаны в Нахичевани и Эчмиадзине. В процессе написания книги его фантазия все более разыгрывалась, и он повествовал о том, как «армянский царь Тигран I» создал в VI в. до н.э. империю от Испании до Индии и как другой армянский царь разбил армию Александра Македонского (Айвазян, 1997. С. 352). Об источнике информации об этих удивительных событиях автор благоразумно умалчивал.

Сенсационных «открытий» в области древней армянской истории Айвазяну кажется мало, и он находит множество армян среди византийских императоров, делает армянского князя основателем Киева и объявляет армянским ученым Иоанна Петрици (Айвазян, 1997. С. 244—245), которого, как мы увидим ниже, не могут поделить между собой грузины и абхазы. Но стержнем книги Айвазяна служит доказательство тысячелетних уз, якобы скрепляющих союз армянского и русского народов. Поэтому ему и нужны общая «русско-армянская прародина», превращение ариев в «русско-армянское сообщество», основание Киева армянским князем, правление там армянской княжеской династии до прихода варягов и даже крещение Руси при посредничестве византийского императора, которого Айвазян делает армянином. Айвазян углубляет историю Киевской Руси на триста лет, но этот ранний период знаменуется там правлением армян.

Являя классический пример примордиалистского подхода, книга Айвазяна объясняла взаимоотношения между народами не их текущими насущными интересами, а иррациональными причинами — «глубинным историческим опытом» и «национальным характером». Именно поэтому ему кажется тщетным мечтать о взаимопонимании между армянами и тюрками, зато русских и армян будто бы навсегда связывает совместный опыт жизни их протоэтносов на Армянском нагорье (Айвазян, 1997. С. 352). При этом характеристики, которые Айвазян дает туркам, граничат с расизмом (см., напр., Айвазян, 1997. С. 469—470, 474—477); русских же он запугивает угрозой Великого Турана (Айвазян, 1997. С. 473, 477), т.е. отделением тюркских народов от России и объединением в единое сильное государство. Образ Великого Турана как наваждение давно преследует армян, и это еще более усилилось в течение последнего десятилетия в связи с карабахскими событиями (см., напр., Балаян, 1984; 1995; Баренц, 1999). Такие настроения передаются даже русским, живущим в Армении. В частности, не избежал этого и российский посол, проведший несколько лет в Ереване (Ступишин, 1998).

Все это не случайно. Армяне всегда пытались донести до российских властей свои опасения, связанные с пантюркистской угрозой. Это вытекало из особого отношения к России, в течение двух последних веков складывавшегося у армянских националистов. Они видели в ней естественного и единственного союзника против пантюркизма и пантуранизма, т.е. идеологий, ратующих за объединение тюркских народов, в котором армянские националисты усматривали угрозу (об этом см. Ishkhanian, 1991). Не случайно Айвазян склонен к сближению именно с теми группами внутри современного русского национального движения, которые проявляют откровенные антитюркские настроения (Айвазян, 1997. С. 381—383). Мало того, ради установления тесных взаимоотношений с русскими радикальными националистами Айвазян готов даже разделить с ними их крайний антисемитизм и делает евреев едва ли не главными организаторами геноцида армян в 1915 г. (Айвазян, 1997. С. 357—358). Тот же фактор он находит и в Урарту, отождествляя хурритов с семитами, а урартийцев делая «иудаизированной знатью». Это обогащение традиционных антитюркских и антиисламских настроений антисемитизмом стало особенностью некоторых радикальных армянских политических течений с конца 1980-х гг. (об этом см. Ishkhanian, 1991. Р. 29—30). Одновременно в армянской диаспоре создается миф об армянах как «уникальном феномене цивилизованного мира». Этот миф продолжает линию С. Айвазяна и утверждает, что все основные достижения человеческой культуры ведут свое происхождение из Армении; в частности, доказывается, что именно в Армении был создан древнейший алфавит, к которому якобы восходят все письменности мира. Согласно этому мифу, Армения являлась колыбелью человечества. Этот миф страстно пропагандирует проживающий в Москве музыкант и сексолог С.С.Мамулов (Мамулов, 1993—1997). Правда, он сетует на то, что армянская община встретила его построения без должного энтузиазма.