О Хусраве б. Мухаммаде известно немного. Его сочинение, носившее характер местной хроники, не получило широкой известности за пределами данного курдского региона. Сведения об историке в основном базируются на его собственных сообщениях. О себе же Хусрав б. Мухаммад говорит чрезвычайно скупо, мимоходом, отнюдь не для осведомления читателей. Поэтому информация, которую можно почерпнуть из оброненных невзначай фраз; заслуживает самого пристального внимания и доверия.
Автор хроники именует себя Хусравом ибн Мухаммадом ибн Манучихром Бани Ардаланом 1. Дед автора Манучихр-бек б. Мухаммад-бек приходился внуком Сулайман-хану Бани Ардалану, который правил с 1048/1638-39 по 1068/1657-58 г. Описывая предпринятое по инициативе шахского двора разделение округов Арделанского княжества после смерти Сулайман-хана между его сыновьями, среди получивших в управление округа Хусрав б. Мухаммад не упоминает имени своего прадеда и отца Манучихр-бека — Мухаммад-бека. Следовательно, Мухаммад-бек оказался обделенным и был от власти отстранен.
Манучихр-бек б. Мухаммад-бек в 1155/1742-43 г., после бегства Ахмад-хана б. Субхан-Вирди-хана в Турцию, занимал должность наместника (наиба) арделанского князя. Хусрав б. Мухаммад рисует его смелым, уже убеленным сединою старцем, который не побоялся предстать пред грозными очами скорого на расправу Надир-шаха и держать ответ за опустошенные в голодную зиму 1155/1742-43 г. шахские амбары с зерном 2.
В книге приводится даже речь, с которой якобы Манучихр-бек обратился к Надир-шаху: «…если бы во времена голода мы не взломали шахский амбар и не поделили хлеб между людьми, погибло бы более миллиона человек. Я вверился судьбе и не дал никому погибнуть… и гордился тем, что буду убит» 3. Надир-шах не только его помиловал, но и обласкал, подарил Коран, почетные одежды и грамоту, согласно которой Манучихр-бек снова назначался наибом. Последний, однако, предпочел вскоре после возвращения в Арделан бежать в Шахризур, поскольку положение в Иранском Курдистане оставалось крайне тяжелым и тревожным. [18]
Отец автора Мухаммад-бек б. Манучихр-бек тоже занимал должность наиба при дворе арделанских князей. Хусрав б. Myxaммад упоминает о полученном его отцом от Лутф ‘Али-хана (1205/ /1790—1209/1794-95) приказе доставить в Сенендедж двести джафских семейств, осмелившихся нарушить княжеский запрет выпасать свои стада на землях Арделана. Эти семьи доставили в столицу Арделана и поделили между знатными арделанцами вместе со скотом и имуществом — по двадцать семейств каждому. Мухаммад-беку, по словам автора хроники, дали двадцать пять джафских семей.
Годы жизни и место рождения Хусрава б. Мухаммада неизвестны. Поскольку на страницах своей книги он не раз сетует на наступившую старость, на «ночь, сменившую день его жизни», можно предположить, что он писал сочинение в возрасте не менее 50 лет и родился в 70—80-х годах XVIII в. Иран в то время сотрясала ожесточеннейшая борьба за власть между многочисленными феодальными группировками, и в этой войне правитель Арделана Хусрав-хан (правил с перерывами с 1756-57 по 1790-91) принимал самое активное участие. Временами исход сражений зависел от позиции арделанского князя. Более, того, по свидетельству автора Рустам ат-таварих Рустам ал-Хукама Мухаммада Хашима Асафа Исфахани, Хусрав-хан даже претендовал на корону иранского государя 4. Об этом не упоминает ни один из известных нам арделанских историков. В хронике Хусрава б. Мухаммада лишь говорится, что временами Хусрав-хан начинал «поговаривать» о независимости 5. Сдержанность арделанских хронистов вполне понятна, и на этом вопросе мы подробно остановимся ниже, в рассказе о правлении Хусрав-хана 6.
Победы Хусрав-хана, возросшее влияние и военная мощь Бани Ардаланов не могли не способствовать пробуждению местного патриотизма. Именно на эти годы и приходятся детство, юность и возмужание Хусрава б. Мухаммада, становление его социально-политических взглядов. И все политические симпатии, интересы автора хроники связаны с этим периодом временного усиления власти Бани Ардаланов, возрожденных преданий и легенд об их былой мощи.
Какого рода деятельностью занимался Хусрав б. Мухаммад, по тексту хроники установить невозможно. Если верить сказанному в предисловии, он «не жаждал снискать [чье-то] благосклонное внимание, а проводил время без всякого дела и занятия». При этом обращают на себя внимание неоднократные жалобы на бедность, на отсутствие хлеба насущного даже на один День. «Глупцы благоденствуют,— пишет историк, — [19] и дела их в полном порядке. А есть много таких, которые умом и ученостью Платоны своего времени, разумением, мудростью и познаниями единственные на [весь] мир, а нуждаются в пропитании на один вечер и в пище на один день» 7.
По-видимому, сознание своего незавидного положения, обида на «бесчестную судьбу, покровительствующую ничтожным людям и ласкающую подлецов», заставляет автора не раз прервать повествование горестными сентенциями: «Где был я, куда попал теперь? Выпали из моих рук поводья речи…», «посмотрите на [этого] бедняка, откуда и куда я попал, на какое ристалище в сомнении направил [свое] перо!» 8. Отступления Хусрава б. Мухаммада от изложения истории рода Ардалана зачастую пронизаны горечью и безнадежностью: «Не должно никому рассчитывать на великодушие Великодушного, не стоит надеяться на милость бога…» 9.
Таким образом, на основании данных одной лишь хроники возможно было бы заключить, что автор исследуемого сочинения не имел причастности к какой-либо служебной деятельности и влачил довольно бедственное существование, предпочитая службе при княжеском дворе полуголодную, но независимую жизнь. По всей вероятности во время написания хроники положение Хусрава б. Мухаммада именно таким и было. Однако в правление Аманаллах-хана и его сына Хусрав-хана Накама историк, по-видимому, находился при дворе арделанских князей.
Такое предположение позволяет сделать, во-первых, довольно точная и живая характеристика Аманаллах-хана — от подозрительного и раздражительного характера грозного хана автор хроники, очевидно, не раз пострадал. Во-вторых, в антологии произведений курдских поэтов Арделана Тазкире-йи Хадике-йи Аманаллахи, составленной Мирза ‘Абдаллахом Санандаджи, упоминается некий Хусрав-бек б. Мухаммад-бек б. Манучихр-бек Джаухари 10, который «был вознесен при покойном валии Хусрав-хане Накаме… до должности китабдара» и принадлежал к числу «поэтов, отмеченных красноречием» 11.
Антологию Мирза ‘Абдаллаха Санандаджи и хронику Хусрава б. Мухаммада разделяют пятнадцать лет. Поскольку автор исследуемой хроники неоднократно упоминает о наступившей старости, а в Тазкире-йи Хадике-йи Аманаллахи о Хусрав-беке Джаухари говорится как о поэте здравствующем и историографические его занятия не упоминаются, можно было бы предположить в данном случае довольно редкое совпадение имен. Однако имя историка неоднократно встречается в «Истории Арделана», [20] написанной Мах Шараф-ханум Курдистани в 1262—1263/1845-47 гг., т. е. через тринадцать лет после хроники Хусрава б. Мухаммада и за два года до Тазкире-йи Хадике-йи Аманаллахи. Мах Шараф-ханум тоже именует историка Хусрав-беком 12 и в отличие от другого местного автора Мухаммада Шарифа ни разу не называет его покойным (***), как это принято в персидских исторических сочинениях в отношении человека, который умер сравнительно недавно. Следовательно, в 1262—1263 гг. х. Хусрав б. Мухаммад был жив несомненно и мог оставаться в живых и в 1265/1848-49 г., во время составления Тазкире-йи Хадике-йи Аманаллахи.
Этот вывод прежде всего свидетельствует о несостоятельности нашего первоначального предположения, что хроника Хусрава б. Мухаммада осталась незавершенной из-за кончины автора. Сочинение было, по-видимому, историком закончено, но рукопись Национальной библиотеки Парижа (отражающая самую позднюю авторскую редакцию) представляет собой дефектный список, по каким-то причинам не дописанный переписчиком до конца.
Таким образом, с большой долей вероятности можно предположить, что упоминаемый в Тазкире-йи Хадике-йи Аманаллахи поэт Хусрав-бек б. Мухаммад-бек б. Манучихр-бек Джаухари и есть автор исследуемой хроники, или, как он себя именует, Хусрав ибн Мухаммад ибн Манучихр 13.
Историографических занятий Хусрава б. Мухаммада Мирза ‘Абдаллах Санандаджи мог не упомянуть по той простой причине, что собирателя антологии поэтических произведений он интересовал лишь как сочинитель стихов. Кроме того, замечание Мирза ‘Абдаллаха Санандаджи, что Хусрав-бек был не только искусным стихотворцем, но и «большим мастером прозы» 14, можно также толковать в плане историографических занятий Хусрав-бека Джаухари. Мах Шараф-ханум, которая, в свою очередь, ни разу не говорит о Хусрав-беке как о поэте, могла интересоваться им исключительно как автором исторического труда.
Хусрав б. Мухаммад, поскольку мы допускаем идентификацию его с упоминаемым в Тазкире-йи Хадике-йи Аманаллахи поэтом Хусрав-беком б. Мухаммад-беком б. Манучихр-беком Джаухари, заслужил своими личными качествами хвалебные отзывы Мирза ‘Абдаллаха Санандаджи. Мирза ‘Абдаллах называет его благородным, добропорядочным и чистым помыслами: «Устремления того одаренного… украшены мужеством и человечностью, [21] разумением и познаниями. Ему присущ прекрасный нрав и похвальные добродетели. Познал он природу стиха и стихосложения, и имя его — среди поэтов, отмеченных красноречием. Он известен твердостью характера, его помыслы чужды грехам, а стихи лишены недостатков» 15. Слова Мирза ‘Абдаллаха представляются вполне искренними, чуждыми придворной лести и служат выражением восхищения Хусрав-беком и его талантами.
Должность китабдара (хранителя княжеской библиотеки), по-видимому, принадлежала Хусраву б. Мухаммаду при Хусрав-хане Накаме недолго. Во-первых, потому, что недолгим было и само правление молодого валия (всего десять лет). Во-вторых, во время написания хроники историк никакой должности при дворе не занимал. Своим положением автор хроники явно не удовлетворен и причины своих бедствий видит в засилье при дворе арделанских князей «чужого» персидского элемента, которое началось с правления Хусрав-хана Накама. Ему в жены Фатх ‘Али-шах Каджар отдал свою двадцать первую дочь Хусн Джихан-ханум, которая в Курдистане получила известность под именем Валийе («правительницы»).
Именно Хусрав-хан Накам, по мнению составителя исследуемой хроники, «покончил с людьми в Курдистане, заменил их скотом и пресмыкающимися… Из благородных остались разве что немногие…» 16. «Все было роздано,— читаем на предпоследней странице рукописи,— чужим, [тем, кто] говорил по-персидски, людям недостойным и юнцам» 17. Это, по мнению автора, и привело к тому, что «близких и родственников он менее [других] оделял средствами пропитания и даже отослал большинство потомков Ардалана и [исконных] жителей Курдистана в долину бедствия и несчастья» 18.
Эти исполненные искренности, произнесенные как бы невзначай, замечания Хусрава б. Мухаммада представляют собой то сокровенное, что автор выражает в своем повествовании на первый взгляд непредумышленно, как будто и сам того не желая, и потому вызывают наибольший интерес. Они позволяют выяснить истинное отношение автора к усилению персидского элемента при арделанском дворе с приездом каджарской принцессы, несмотря на выспренное многословное описание «единения двух светил»: «жемчужины шахского семейства… с сыном Аманаллах-хана Хусрав-ханом — блистающим светилом небес могущества и славы…» 19.
Очевидно, историк принадлежал к группировке, которая противилась усилению персидского влияния при дворе арделанского [22] князя. И антиперсидские настроения Хусрава б. Мухаммада мог ли выразиться не только в весьма осторожных высказываниях на страницах исследуемой хроники, но и в каких-то конкретных действиях. В результате автор хроники действительно остался «без всякого дела и занятия», будучи заменен на должности китабдара одним из тех «недостойных людей» и «юнцов», которые вызывают у историка такое раздражение.
Хусрав б. Мухаммад представлял обедневшую часть местной феодальной знати, интересы которой были резко противопоставлены интересам центрального правительства. Эта часть правящего курдского класса утратила высокие должности и привилегии в связи с ослаблением власти княжеского дома Бани Ардалан и усилением нажима со стороны иранского правительства.
Отсюда и проистекает концептуальная направленность хроники. Сочинение Хусрава б. Мухаммада порождено желанием как-то остановить необратимый процесс ослабления власти Бани Ардаланов, но свои чувства горечи и раздражения историк боится выразить открыто.
Историк стремится содействовать укреплению авторитета правителей, показать древность происхождения этого рода, его былую славу и мощь. Сочинение написано в период, близкий крушению власти Бани Ардаланов, и рассчитано на пробуждение патриотических чувств у населения Арделана, гордости за историческое прошлое своей области и желания оказать отпор «чужакам». Это и составляет стержневую идею труда Хусрава б. Мухаммада. Его историческая концепция носит, таким образом, чисто политический характер — обосновать права Бани Ардаланов на территорию Арделанского княжества.
Однако патриотизм Хусрава б. Мухаммада ограничен местными, локальными рамками. Это сильно отличает арделанского историка от его предшественника Шараф-хана Бидлиси. Именно взглядам Шараф-хана Бидлиси, а не другим известным нам курдским историкам: ‘Абдарраззаку Думбули, Хусраву б. Мухаммаду Бани Ардалану, Мах Шараф-ханум Курдистани, Мала Махмуду Еайазиди или Мирза ‘Али Акбар-хану Садик ал-Мулку — авторам, жившим на два-три столетия позднее, современникам бурного подъема курдского национально-освободительного движения — были присущи зачатки национального самосознания. Шараф-хан Бидлиси, как уже отмечалось нами 20, разумел под курдами все разрозненные, говорящие на сильно различающихся диалектах курдские племена, часть которых придерживалась таких неприемлемых с точки зрения ортодоксального ислама вероучений, как езидизм. [23]
Для Шараф-хана Бидлиси Курдистан — не только географическое понятие, но и страна, разделенная на части из-за племенной раздробленности и феодальных междоусобиц 21. Хусрав б. Мухаммад, повторяя во введении почти слово в слово определение территорий Курдистана, данное Шараф-ханом 22, в тексте сочинения называет Курдистаном только территорию Арделанского княжества. Название Арделан употреблено в книге лишь дважды 23. И при описании многочисленных битв арделанских князей с бабанцами, джафами, зенгене и другими курдскими племенами в хронике Хусрава б. Мухаммада курдами неизменно именуются лишь арделанские «витязи». Бабанцев, джафов, авроманцев, зенгене, мукринцев и других историк ни разу курдами не называет. Соперники арделанских властителей Бабаны на одной из страниц хроники названы даже чужаками 24.
Таким образом, очевидно, что настоящими курдами Хусрав б. Мухаммад считал лишь арделанцев и под Курдистаном разумел Арделанское княжество. Это обстоятельство и сообщает его политической и исторической концепции известную ограниченность рамками своего региона. Соответственно узок и кругозор историка: он очень скудно осведомлен о том, что делается за пределами его собственной области, и мало знаком с произведениями своих предшественников, в чьих трудах нашла отражение история дома Бани Ардалан.
Степень этой ограниченности особенно заметна при сравнении взглядов Хусрава б. Мухаммада с воззрениями Шараф-хана Бидлиси, который рассматривал судьбы всего курдского народа и лелеял, по-видимому, мечту о создании единого курдского государства с могущественным монархом во главе 25. Хусрав б. Мухаммад выступает также противником феодальной анархии и сторонником сильной власти правителя, но только в пределах своей области.
Идеальный правитель, по мнению автора хроники, должен быть справедливым, щедрым и обладать властью — именно такими он рисует первых, легендарных князей из рода Бани Ардалан. Но щедроты следовало оказывать прежде всего «высокорожденным» и «благородным». Те немногие правители, что, по словам Хусрава б. Мухаммада, проявляли якобы милости в равной мере и к высшим и к низшим, вызывают у него негодование и нескрываемое осуждение. Положение, когда правитель раскрывал «перед знатью и простонародьем врата дарения и благодеяний и все богатства и имущество… раздаривал народу», могло радовать, по мнению автора хроники, только «подонков и чернь», «знатных и [24] благородных такое положение дел огорчало и расстраивало» 26. В этом Хусрав б. Мухаммад как бы перекликается с Шараф-ханом Бидлиси. Будучи потомственным князем, представителем верхушки курдских феодалов, Шараф-хан высказывал убеждение, что в отношении «неблагороднорожденных» не следует допускать мягкости 27.
Таким образом, хотя положение Хусрава б. Мухаммада во время написания хроники было затруднительным и автор, по его словам, терпел невзгоды и лишения, он остался полон сословной спеси и к простым людям относился пренебрежительно. Презрительное отношение к народу выражается в сочинении не только в том, что народные массы именуются автором «сбродом», «подонками»
и «чернью» (***), в особенности когда Хусрав б. Мухаммад рассказывает о поведении народных масс, неугодном для правящего класса. Классовая окраска хроники выражается прежде всего в том, что все внимание историка сосредоточено на деятельности верхов общества. Поэтому и местная история оставалась для него воплощенной лишь в «деяниях» арделанских правителей и вождей племен. О жизни народа если и говорится в его труде, то лишь мимоходом, в связи с деятельностью какого-нибудь правителя.
По своей классовой окраске сочинение Хусрава б. Мухаммада не представляет собой исключения в ряду произведений курдской историографии XVI—XIX вв. Все известные нам труды курдских историографов: Шараф-наме Шараф-хана Бидлиси, Тарих-и данабиле ‘Абдарраззака Думбули, Зубдат am-maвapux-u Санандаджи Мухаммада Шарифа, Хадике-йи Насирийе Мирза ‘Али Акбар-хана Садик ал-Мулка и другие написаны представителями господствующего класса курдских феодалов и в интересах этого класса.
Мировоззрение Хусрава б. Мухаммада, как историка, отражает характерное для хронистов средневековья идеалистическое понимание общественных явлений, в основе которого лежал провиденциализм, стремление изобразить исторический процесс как осуществление божественного предначертания. Хусрав б. Мухаммад целиком разделяет господствующее религиозно-идеалистическое толкование истории, повторяя стандартные «истины» правоверного мусульманина: «Разбор и истолкование, развязывание [и] распутывание дел далекого и ближнего зависит от предопределения господа и [только] от него, а не от усилий десницы человеческого старания» 28; «пред святым и великим богом мир ничтожен, лишен ценности и достоин презрения — земля принадлежит Аллаху, он завещает ее тому из рабов своих, кому пожелает» 29; [25] «победа и торжество зависят от предначертания бога и [только] от него, а не от человеческих усилий» 30 и т. д.
Вера в божественное предопределение, в бессилие человека как-то повлиять на предначертанный ход событий порождает у автора хроники пессимизм. «Мир. Начало ему небытие и конец его — бренность,— заключает Хусрав б. Мухаммад,— бесполезно человеку надеяться в нем на постоянство и верность» 31. Однако рассуждения о бренности мирской жизни, земных удовольствий и благ едва ли могут выражать сущность мировосприятия историка. Популярные в мусульманской историографии высказывания о краткости жизни и недолговечности мирской славы воспринимались как один из обязательных компонентов исторического повествования 32. В текст хроники Хусрава б. Мухаммада, выдержанный в традиционной для мусульманской историографии манере повествования, врывается временами описание, пронизанное острым и трепетным ощущением красоты мира и окружающей природы. Фиалки Хусраву б. Мухаммаду «напоминают очертания сладостных губ», окраска тюльпана — «переливы угасающей мелодии», бутоны роз — «стыдливую невесту, смущенную и покрасневшую», ветви деревьев — «распустившиеся косы красавиц, ниспадающие с гребня», «фисташки источают сладость, как улыбка сахарных уст» 33. Поэтические образы сменяют друг друга. Историк уступает место поэту. Такого рода стилистические наблюдения служит еще одним аргументом в пользу отождествления сочинителя хроники с личностью Хусрав-бека Джаухари, который был признанным мастером изысканного поэтического стиля 34.
В текст хроники вставлены довольно обширные описания чисто литературного свойства, свидетельствующие о художественном вкусе автора и не соответствующем возрасту восприятии. Вместо схоласта, повторяющего прописные истины мусульманского богословия, мы видим живого человека, который, несмотря на горести и невзгоды своей многолетней жизни, сохранил способность видеть и радостно воспринимать прекрасное.
Текст воспроизведен по изданию: Хусрав ибн Мухаммад бани Ардалан. Хроника. М. Наука. 1984
© текст -Васильева Е. И. 1984
© сетевая версия-Тhietmar. 2003
© OCR- Alex. 2003
© дизайн -Войтехович А. 2001
© Наука. 1984
Комментарии
1 Хроника, л. 3б.
2 См. ниже, с. 63.
3 Хроника, л. 46а.
4 Рустам ат-таварих, с. 450.
5 Хроника, л. 64б.
6 См. ниже, с. 86—90.
7 Хроника, лл. 3б, 52б.
8 Там же, л. 52б.
9 Там же, л. 516.
10 На эти сведения нам любезно указал О. Ф. Акимушкин.
11 Тазкире-йи Хадике-йи Аманаллахи, с. 147.
12 Тарих-и Ардалан, с. 6, 16.
13 Такое заключение доказывает правдоподобность предположения Блоше (Вlochet, Т. 1, с. 306), что упоминаемый Рьё (Riеu. Vol. 2, с. 850) Мирза Хусрав-бек, для которого в 1835 г. была переписана антология поэтических произведений под названием Гулшан-и Хусрави, и есть автор исследуемой хроники.
14 Тазкире-йи Хадике-йи Аманаллахи, с. 147.
15 Там же, с. 147.
16 Хроника, л. 104а.
17 Там же, л. 107б.
18 Там же, л. 103б.
19 Там же, л. 84а —84б.
20 Шараф-наме. Т. 1, с. 36.
21 Там же, с. 87.
22 Ср. Шараф-наме. Т. 1, с. 82—83 и Хроника, л. 4а.
23 Хроника, л. 100а.
24 Там же, л. 53б.
25 Подробнее см. предисловие к Шараф-наме, т. 2, с. 29,
26 Хроника, лл. 34а, 47б и сл.
27 Шараф-наме. Т. 2, с. 246.
28 Хроника, л. 23а.
29 Там же, л. 51а.
30 Там же, л. 31б.
31 Там же, л. 82а.
32 Rosenthal, с. 113.
33 Хроника, л. 87а—87б.
34 См. Тазкире-йи Хадике-йи Аманаллахи, с. 147 и Маджма’ ал-фусаха. Т. 2, с. 91—92.
You must be logged in to post a comment Login
Leave a Reply
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.
