Uncategorized

Предисловие

By rizgan

Posted on 27/08/2004

Настоящее издание представляет перевод заключительной части сочинения курдского историка XVI в. Шараф-хана Бидлиси Шараф-наме. Это заключение — Хатиме — составляет II том в издании В. В. Вельяминова-Зернова ¹, по которому осуществлен наш перевод, и насчитывает 308 страниц персидского текста. Полное название Хатиме — Дар байан-и ахвал-и салатин-и хишмат-аййин-и ал-и ‘Усман ва падшахан-и Иран ва Туран ки му’асир-и ишан буде-анд — «История отмеченных великолепием султанов рода ‘Усмана и государей Ирана и Турана, что были их современниками».

Хатиме охватывает трёхсотлетний период — со времени воцарения Османской династии до конца XVI в. Основному тексту Хатиме предпосланы восхваление Аллаха и пророка Мухаммада и посвящение — развернутая формула торжественного упоминания царствующего монарха — султана Мухаммад-хана III (1595—1603). Здесь же Шараф-хан поясняет причины, побудившие его написать Хатиме. По словам автора, эта часть Шараф-наме составлена единственно из верноподданнических чувств, «поскольку [этот] презренный бедняк ² долгое время принадлежал к числу слуг этой великой семьи и к преданным [друзьям] его величества… и, подобно пылинке, кружился в лучах его сиятельнейшего солнца» ³. Но в действительности автор при написании Хатиме, по-видимому, преследовал иные цели. Завершая историю курдских династий, эмиратов и племен обширным заключением, Шараф-хан Бидлиси нуждался в большом историческом полотне, на фоне которого развернутая в широкой временной и пространственной перспективе история курдов выглядела бы более рельефно. Политическая история курдских династий и племен вливалась в общее русло истории политических объединений, возникавших на территории Турции и Ирана. [13] Поэтому упоминаемые Шараф-ханом Бидлиси в Хатиме факты истории Османского государства, государств Хулагуидов, Джелаиридов, Чобанидов, Музаффаридов, Тимура, Тимуридов, Ак-Койюнлу, Кара-Койюнлу и Сефевидов должны были, по мнению Бидлиси, помочь читателю понять то место, которое занимали в политической истории того времени курдские княжества и эмираты.

Хатиме к Шараф-наме представляет летопись, в которой последовательно, год за годом, описываются примечательные, с точки зрения автора, события, имевшие место на территории Турции и Ирана. Главами книги служат погодные записи. Главы о событиях 793/1391, 805/1402₇03, 825/1421-22, 854/1450-51, 886/1481-82, 918/1512-13, 926/1520 и 974/1566-67 гг. прерываются выделенными особыми подзаголовками рассказами «о благотворительных и богоугодных деяниях» турецких султанов Мурада I (1359—1389), Байазида I (1389—1402), Мухаммада I (1402—1421), Мурада II (1421—1451), Мухаммада II (1451—1481), Байазида II (1481-1512), Салима I (1512-1520) и Сулаймана I (1520—1566) и об улемах и шейхах, их современниках. Составлено Хатиме весьма неравномерно: погодные записи по мере приближения к 1596-97 г. становятся все обширнее и превращаются в развернутые описания. Заканчивается книга восхвалением султана Мухаммад-хана III. По объему Хатиме лишь на ¹/₅ уступает основной части Шараф-наме.

Шараф-хан Бидлиси, как установил в результате скрупулезного изучения текста Шараф-наме Н. Д. Миклухо-Маклай ⁴, писал Хатиме с конца зу-л-хиджжа 1005/13 августа 1597 г. до конца мухаррама 1007/конца августа — начала сентября 1598 г., т. е. год и полмесяца. Исследователь пришел к выводу, что первые две трети Хатиме написаны за год, а на составление последней трети Шараф-хану понадобилось меньше месяца ⁵.

В отличие от основной части Шараф-наме, посвященной истории курдов, Хатиме изучалось и привлекалось исследователями гораздо меньше ⁶. После осуществленного в 1860—1862 гг. В. В. Вельяминовым-Зерновым издания всего текста Шараф-наме Хатиме ни разу не переиздавалось — в каирском (1931 г.) и тегеранском (1965 г.) изданиях Шараф-наме заключительная часть опущена. Перевод Хатиме на французский язык, выполненный Ф. Б. Шарму а, содержит много неясностей и неточностей ⁷. [14]

ИСТОЧНИКИ ХАТИМЕ

Материалы, послужившие источниками при написании Хатиме (как и основной части Шараф-наме), можно разделить на четыре группы: персидские и турецкие хроники, различные документы, рассказы современников и сведения автора.

Хатиме наполовину является компиляцией ряда более ранних источников, что, несомненно, несколько снижает ценность этого сочинения. Но и в компилятивной части исследователь может обнаружить сведения, которые Шараф-хан Бидлиси почерпнул из не дошедших до нас сочинений. Начиная с описания событий второй половины XVI в., мы имеем дело с оригинальным авторским произведением, и эта часть Хатиме представляет для исследователя наибольший интерес.

Шараф-хан большей частью не указывает ни названия сочинения, откуда были почерпнуты сведения, ни имени автора. Однако ряд источников установить можно. В части, посвященной событиям в Иране, Шараф-хан использовал следующие источники:

1) исторический труд автора XIV в. Хамдалдаха Мустау-фи Казвини (1280—1349-50) Тарих-и гузиде ⁸. Из этого сочинения, в частности, Шараф-хан заимствовал рассказ о казни в 711/ 1311-12 г. везире Султан Мухаммеда Худебанде — Хваджа Са’ададдина Мухаммеда Саваджи, о смерти Султан Мухаммеда Худабанде в 716/1316-17 г. и приводит сочиненные Хамдаллахом Казвини хронограммы ⁹;

2) сочинение Камаладдина ‘Абдарраззака Самарканди (1413—1482) Матпла’ ac-cа‘aдайн ва маджмаал-бахрайн ¹⁰. Рассказывая о событиях 807/1404-05, 811/1408-09, 812/1409-10, 836/1432-33, 842/1438-39, 855/1451-52, 857/1453 ¹¹ и других годов, Шараф-хан Бидлиси широко использует труд ‘Абдарраз-зака Самарканди, иногда воспроизводя его почти дословно. Так, лишь небольшому сокращению подвергся рассказ Самарканди об обрезании сыновей Мирза Шахруха — царевичей Мирза Байсункара и Мирза Мухаммеда Джуки — этот, весьма важный, по мнению двух историков, факт стал единственным событием, которое отмечено у Шараф-хана под рубрикой 811 г. х. Рассказывая о восстановлении Мирза Шахрухом города Мерва [15] и о покушении на жизнь Шахруха в 830/1426-27 г., Бидлиси также повторяет текст Матла’ ас-са’адайн ва маджма’ ал-бахрайн, местами дословно;

3) Раузат ас-сафа ¹² — труд по всеобщей истории Мухаммада б. Хавандшаха, известного под именем Мир Хванд (1433— 1498). Шараф-хан неоднократно обращается к Раузат ас-сафа при описании событий XV в., в частности когда рассказывает об отношениях преемников Тимура с представителями династий Кара-Койюнлу и Ак-Койюнлу (ср. Хатиме, стр. 90 и сл., и Раузат ас-сафа, т. VII ¹³, стр. 240 и cл.);

4) многотомный свод по всеобщей истории Гийасаддина Хусайни, или Хванд-Амира (1475—1535-36) — Хабиб ас-сийар фи ахбар афрад ал-башар ¹⁴. Некоторые отрывки из этого сочинения Шараф-хан Бидлиси приводит (не всегда ссылаясь на источник) почти без изменений вместе с цитируемыми там стихами. Из Хабиб ас-сийар Шараф-хан заимствовал ¹⁵ рассказ о резне, учиненной войсками Чингиз-хана в городах Мерве, Балхе, Хорезме и Нишапуре (см. также Хатиме, стр. 12—14, и Хабиб ас-сийар, т. III, стр. 134—137; Хатиме, стр. 16, и Хабиб ас-сийар, т. III, стр. 138; Хатиме, стр. 35, и Хабиб ас-сийар, т. III, стр. 215; Хатиме, стр. 115, 116, и Хабиб ас-сийар, т. IV, стр. 91—93; Хатиме, стр. 119, и Хабиб ас-сийар, т. IV, стр. 142, и др.);

5) сочинение типа всеобщей истории современника Шараф-хана — Каз Ахмада б. Мухаммеда ал-Гаффари ал-Казвини (1515—1567-68) Нусах-и джихан-ара, или, как его обычно называют, Джиха-ара. Исторический труд ал-Гаффари, посвященный шаху Тахмасбу, заканчивается 972/1564-65 г. и содержит, по свидетельству Ч. А. Стори ¹⁶, ценные и редкие сведения о местных, малоизвестных династиях. Шараф-хан Бидлиси заимствовал из Джихан-ара сведения о родословной султана ‘Усмана, основателя Османской династии.

Указанными сочинениями, разумеется, первоисточники Хатиме не исчерпываются, и выявление всех сочинений, к которым Шараф-хан Бидлиси обращался, составляет задачу будущих исследований [16]

Большой интерес в Хатиме представляют приведенные Шараф-ханом различные документы: персидская копия фальсифицированной позднее дарственной грамоты сельджукского султана ‘Ала’аддина II (1296—1300), якобы направленной им ‘Усману (текст этой грамоты Шараф-хан видел лично); послание Сулаймана шаху Тахмасбу относительно передачи султанским властям царевича Султан Байазида; письмо Ма^‘сум-бека, полководца шаха Тахмасба, руководителю гилянских повстанцев Хан Ахмаду ¹⁷.

Шараф-хан Бидлиси неоднократно прибегает к рассказам современников, иногда называя своих осведомителей, а чаще сообщая: «слышал от достойных доверия», «по словам некоторых», «по словам уважаемых людей» ¹⁸. По всей видимости, автор к подобной информации относится с осторожностью и приводит ее в тех случаях, когда она не вызывает у него сомнений. Однако иногда в Хатиме передаются свидетельства рассказчиков, противоречащие одно другому. Так, описывая расправу ‘Абдаллах-хана узбека с населением Герата в 1587 г., Шараф-хан упоминает, что, по словам одних, пленных кызылбашей могли продавать как рабов-кафиров и на то была издана специальная фетва, другие, по свидетельству Шараф-хана, утверждали, что изданная фетва подобные действия запрещала ¹⁹.

И наконец, наибольшую ценность представляет описание событий, очевидцем или участником которых был сам автор. Так, по поручению шаха Тахмасба Шараф-хан Бидлиси участвовал в подавлении народного восстания в Гиляне, начавшегося в 1567-68 г. Шараф-хан руководил битвой с восемнадцатью тысячами повстанцев возле Тонакабона. Он приводит много оригинального материала о ходе восстания и о расправе с повстанцами.

Представляет интерес описание Шараф-ханом несметных богатств, хранившихся в сокровищницах шаха Тахмасба,— после смерти последнего шах Исма’ил II (1567—1578) поручил Шараф-хану Бидлиси лично составить опись казны и сокровищниц отца.

Свидетельством очевидца служит также описание Шараф-ханом Бидлиси закавказской кампании 1578—1588 гг., в которой он участвует уже на стороне турецких султанов. Во время [17] грузинского похода под командованием амир ал-умара Сирии Хасан-паши именно отрядам Шараф-хана было поручено доставить казну и провиант в Тифлисскую крепость, «что в то время было делом весьма затруднительным» ²⁰.

В 1584-85 г. во время иранского похода ‘Усман-паши и его плачевного отступления Шараф-хан Бидлиси неизменно руководил арьергардом османского войска и разделял со всеми трудности пути, которые отнюдь не старается замалчивать. Приведенные автором сведения служат ценным дополнением к его биографии.

В Хатиме, как и в основной части Шараф-наме, много извлечений из Корана и стихотворных отрывков. Всего в Шараф-наме 220 стихотворных отрывков, насчитывающих от 1 до 74 строк, из них 90 приходятся на Хатиме и содержат 166 бейтов. Частично стихи попали в сочинение вместе с текстом первоисточников, другие подобраны автором, а отдельные стихотворные отрывки явно принадлежат перу самого Шараф-хана Бидлиси ²¹. То, что автор Шараф-наме писал стихи и почитался весьма искусным стихотворцем, доказывает приписка на полях Бодлеанской рукописи, сделанная, по-видимому, в середине XVII в. ²²: «Подтверждено правдивыми рассказчиками, что Шараф-хан обратился к порогу — прибежищу власти с просьбой присоединить [к его владениям] Муш, употребив жемчужины украшений из красноречивейших выражений и включив туда такой четырехгранный яхонт:

Как ледяная глыба Бидлис для меня,
Без Муша тесен, как мышиная нора, для меня.
Один Муш ²³, а следом тысяча кошачьеглазых,
С неустрашимыми вечная битва для меня ²⁴».

Стихи служат автору Шараф-наме поэтической иллюстрацией описываемых событий (походов, битв, пиров и т. п.) или [18] резюмируют какой-либо вывод. Шараф-хан приводит стихи известных персидских поэтов средневековья: ‘Умара Хайама, Камала Исфахани, Салмана Саваджи, Хафиза, ‘Абдаррахмана Джами, ‘Абдаллаха Хатифи, реже стихотворные сочинения авторов курдских (например, Хакима Идриса, писавшего, как и Бидлиси, на персидском языке), арабских и турецких. Стихотворные отрывки в Шараф-наме представляют определенный интерес, поскольку среди них могут находиться бейты, не вошедшие в диваны цитируемых поэтов.

ХАРАКТЕРИСТИКА ХАТИМЕ

Особенности Хатиме и Шараф-наме в целом как исторического сочинения обусловлены следующими обстоятельствами.

1. Шараф-наме написано по-персидски и по канонам средневековой персидской историографии. Образцом Шараф-хану Бидлиси служили такие произведения, как Зафар-наме Шарафаддина ‘Али Йазди ²⁵, Раузатп ас-сафа Мир Хванда, Матла ас-са’адайн еа маджма’ ал-бахрайн ‘Абдарраззака Самарканди и другие, к которым автор Шараф-наме обращался и как к первоисточникам. Особым признанием Шараф-хана пользуется хроника Шарафаддина ‘Али Йазди. «По убеждению автора [этих] строк,— пишет Бидлиси,— в исторической науке никто не написал подобного сочинения ни в какие времена» ²⁶. Однако от перечисленных и аналогичных трудов средневековых персидских историков второй половины XVI — начала XVII в. (Ахсан атп-тпаварих Хасан-бека Румлу, Тарих-и ‘ала-мара-йи ‘Аббаси Искандар-бека Туркимана ²⁷ и др.), Шараф-наме выгодно отличается тем, что не относится к произведениям придворной историографии и вследствие этого не защищает официальную политику иранского государства. Поэтому для исследователя истории Ирана второй половины XVI в. Хатиме и Шараф-наме в целом служат ценнейшим источником сведений, чуждых предвзятости и достаточно объективных.

2. Шараф-наме написано потомственным курдским эмиром. Это обстоятельство определило общую тематику произведения и позицию автора при оценке описываемых событий. Основная задача Шараф-хана — описать историю курдских династий, эмиратов и племен. Позиция Шараф-хана Бидлиси определялась положением Курдистана во второй половине XVI в. Области [19], заселенные курдами, оказались в центре ожесточенной борьбы двух великих держав того времени — сефевидского Ирана и османской Турции ²⁸. Казалось бы, сравнительно небольшие курдские княжества должны были закончить свое существование, оказавшись между такими двумя могучими жерновами. Однако многие курдские княжества и эмираты продолжали существовать и сохраняли полунезависимое положение. Для того времени ополчения и дружины курдских эмиров, по-видимому, представляли достаточно грозную силу, и Ирану и Турции было выгоднее не уничтожать их, а использовать в борьбе друг с другом. И сами курдские феодалы в зависимости от политической конъюнктуры принимали сторону то одного, то другого противника ²⁹.

Шараф-хан Бидлиси в начале своей политической карьеры и до 1578т., когда в возрасте 35 лет он покинул Иран, служил Сефевидам, а после 1578 г.— турецким султанам. По-видимому, он отдавал себе отчет в том, что его, казалось бы, весьма прочное положение могло смениться необходимостью снова прибегнуть к покровительству шаха. Поэтому отношение Шараф-хана к описываемым событиям ирано-турецких войн отражает позицию курдского эмира, вынужденного в них участвовать, но в действительности мало в них заинтересованного.

3. Во время написания Шараф-наме Шараф-хан Бидлиси был вассалом турецкого султана, однако в своих верноподданнических заявлениях автор Шараф-наме не проявляет ни особого рвения, ни тем более фанатизма. Живописуя «деяния и подвиги» османских султанов, Шараф-хан избегает неумеренных преувеличений. Элемент панегирика в отношении турецких султанов, столь свойственный произведениям турецких хронистов, в Шараф-наме вообще и в Хатпиме в частности присутствует тоже, но выражен гораздо слабее и служит скорее данью общепринятому стилю исторических сочинений того времени, нежели самоцелью.

М. И. Шамси, автор исследования, посвященного Шараф-наме, по-видимому, излишне доверчиво отнесся к довольно обычным в такого рода литературе дифирамбам в адрес царствующего монарха и делает вывод, что Шараф-наме было написано «с согласия и одобрения османского двора» ³⁰[20]. Едва ли можно согласиться с выводом М. И. Шамси, когда в дополнительных земельных пожалованиях Шараф-хану в 1583 г. за военные заслуги он усматривает «материальную помощь от османских султанов для написания книги».

Сочинение Шараф-хана написано не с целью получить богатую награду или снискать султанское благоволение. Цель Шараф-хана — написать книгу о курдских правителях и эмирах, чтобы «не осталась под покровом тайны и неизвестности история высокодостойных родов Курдистана» ³¹. Таким образом, он заинтересован, чтобы его труд стал достоянием не только современников, но и будущих поколений. Сохранить в памяти, не предать забвению, донести до потомков историю курдов — вот задача, которую ставил перед собой Шараф-хан. И недаром почти каждая глава основной части сочинения предваряется пожеланием: «Да не останется скрытым пред лучезарным разумом водружающих знамена мудрости и истинного суждения». Шараф-хан Бидлиси, несмотря на самоуничижительный тон, характерный для персидских историографов, ценит свое сочинение достаточно высоко. Автор выражает в Хатиме надежду, что его книга не потеряет значения, пока; существует письменность: «Уповаю на прославленную милость господа: пока на ланитах известий и сообщений останутся следы начертания… восходящие от этих листов лучи будут блистать на весь мир, подобно лучам озаряющего мир солнца, и сердцепохи-щающий облик этого [сочинения] избежит нападок всякого невежды…» ³².

Хатиме представляет летописное описание правления османских и иранских государей и строится по определенному порядку. Как правило, автор указывает обстоятельства их восшествия на престол, эпизоды правления, которые Шараф-хану кажутся наиболее важными, продолжительность жизни и царствования, время и место кончины, перечисляет их сыновей. При этом необходимо отметить, что о турецких султанах автор рассказывает, как правило, в приподнято-парадном стиле, в выражениях, ставших для того времени литературными штампами. Так, о султане Сулаймане Кануни Шараф-хан сообщает, что это справедливый монарх, ласковый с друзьями, беспощадный с притеснителем, денно и нощно охраняющий «оком бдения и бодрствования раийятов и воинство» ³³.

Характеристики персидских шахов Тахмасба и Исма’ила II более конкретны и жизненны. [21] Несмотря на славословие и повторение трафаретных формул, читатель может представить их довольно живо. Из рассказа Шараф-хана мы узнаем о трусости и нерешительности шаха Тахмасба как полководца, хотя, естественно, прямых обвинений Бидлиси не делает. Автор лишь подводит нас к этому заключению: накануне больших сражений шах то видит во сне ‘Али и тот ему советует возвратиться назад, то чувствует небольшое недомогание и предпочитает переждать. В этом плане любопытно сравнить, как Шараф-хан описывает занятие султаном Сулайманом Тебриза в 1548-49 г. и, страницей ниже, захват шахом Тахмасбом Муша и Хойта ³⁴. «Воины [Сулаймана],— пишет Шараф-хан,— не смели и соломинки силой отобрать у кого-либо из раийятов и жителей города Тебриза и его окрестностей. Базарный люд и население области, как обычно, открывали двери лавок и шла торговля, когда победоносное войско султана Гази возвратилось в Ван»— идиллическая картина, поверить в которую весьма трудно. Вслед за этим автор описывает, как по приказу шаха Тахмасба сожгли Муш и Хойт. Однако подобные примеры довольно редки: как правило, для автора Шараф-наме характерна объективность изложения.

Шах Тахмасб корыстолюбив и коварен, использует любой повод — будь то выдача султану Сулайману обратившегося к нему за покровительством царевича Султан Байазида или расправа с непокорным вассалом — для умножения своих сокровищ. Не удивительно, что такими сокровищами, как шах Тахмасб, по словам Шараф-хана Бидлиси, не владел ни один государь со времен Чингиз-хана ³⁵. Далека от трафаретного описания «добродетелей» турецких султанов и точная характеристика шаха Исма’ила II: «мрачного резкого нрава и груб в обращении» ³⁶.

Таким образом, несмотря на обильные и трафаретные восхваления и, на то, что Шараф-хан продолжал неизменно считать шаха Тахмасба своим благодетелем, рядом с безликими фигурами султанов вырисовываются вполне реальные образы шахов Тахмасба и Исма’ила II ³⁷. Такое различие в характеристике современных автору монархов объяснимо тем, что шаха Тахмасба и шаха Исма’ила II он хорошо знал и в достаточной мере изучил после продолжительного пребывания при сефевидском дворе, турецкие султаны же оставались для него безликими символами власти [22].

Большое место в Хатиме отведено походам, военным действиям и батальным сценам. Интересно следить за историком, когда он описывает ирано-турецкие военные столкновения. “Шараф-хан сохраняет спокойный тон хрониста и объективность даже при неблагоприятном для османского войска обороте дела. Рискуя вызвать недовольство турецких властей, он пишет о неудачах и поражениях, которые временами терпела османская армия. В Шараф-наме довольно подробно говорится о блестящих победах над турками, одержанных наследником иранского престола, сыном шаха Султан Мухаммеда (1578— 1587) — Хамза-мирзой. В результате понесенных поражений, сообщает Шараф-хан, султан Мурад был вынужден сместить главнокомандующего турецкими войсками. В османском войске, по его словам, не всегда соблюдалась дисциплина. Так, сардар Фархад-паша хотел было построить в Ахалцихе крепость, но «победоносные войска в этом деле не явили согласия, поэтому сардар возвратился назад» ³⁸.

Любопытны сведения Шараф-хана о сопротивлении грузинского народа турецким завоевателям. По свидетельству Шараф-хана, отряд грузин, подданных Манучара II, захватил даже личную повозку главнокомандующего османским войском Фар-хад-паши ³⁹.

По-видимому, нет источника, в такой же мере, как Шараф-наме (точнее, Хатиме), объективно и достоверно рисующего картину внутренней жизни Ирана второй половины XVI в., и особенно смутного времени, наступившего после кончины шаха Тахмасба в 1576 г. Шараф-хан дает в своей хронике трезвую оценку внутриполитическим событиям в Иране. Наступает, по свидетельству Шараф-хана, мрачная полоса феодальных междоусобиц. «Кызылбашские племена разделились на две группы. Они [готовы были] вот-вот наброситься друг на друга, и началась бы великая смута и анархия» ⁴⁰. Кызылбашские эмиры при помощи яда и кинжала устраняли всех членов правящего дома, сколько-нибудь способных укрепить центральную власть и прекратить смуту. Погиб в результате заговора кызылбашской знати наследник престола царевич [23] СултанХайдар-мирза, который, по словам Шараф-хана, «не имел себе подобных и равных в семействе Сефевидов и в роду ‘Али» ⁴¹; убит оказавшийся слишком «непослушным» шах Исма’ил II; казнена и предана публичному поруганию властолюбивая супруга безвольного шаха Султан Мухаммада; предательски убит храбрый полководец шахзаде Хамза-мирза, одержавший не одну блестящую победу над турками.

С гибелью Хамза-мирзы прекратилось сопротивление кызылбашей османскому войску. Кызылбашские эмиры возводили на престол очередного марионеточного правителя, который не имел никакой власти. «Каждый эмир и правитель мнил себя удельным князем и вознес знамя самовластия и независимого правления» ⁴². Вся власть сосредоточивается в руках многочисленных феодальных группировок. «Они,— рассказывает Шараф-хан,— заключили договор и союз, дела Иранской державы забрали в свои руки и поделили между собой вилайеты [Ирана], оставив шаху Султан Мухаммеду, оба глаза которого были лишены света зрения, одно звание государя… За один год они пустили на ветер уничтожения сокровища и богатства, собранные шахом Тахмасбом за 53 года. В Иранской державе началась смута» ⁴³.

Хатиме является также первоклассным источником для изучения внутриполитической истории Ирана времени воцарения шаха Аббаса I (1587—1629), отмеченной ожесточенной борьбой феодальных клик за власть. А. А. Рахмани, автор исследования, посвященного Тарих-и ‘аламара-йи (Аббаси Искан-дар-бека Туркимана, неоднократно обращается к сочинению Шараф-хана Бидлиси, чтобы уточнить и дополнить сведения Искандар-бека ⁴⁴.

В Шараф-наме нашли отражение внутренняя история отдельных областей Ирана,(Азербайджана, Гиляна, Хорасана), местные народные движения, к которым автор проявляет классово враждебное отношение. Много интересного фактического материала Шараф-хан сообщает о народном движении в Гиляне, которое отличалось особым упорством, неоднократно подавлялось и вспыхивало вновь. Шахские отряды, по рассказу Бидлиси, не раз терпели жестокое поражение от повстанцев и бывали полностью разгромлены ⁴⁵. Гилян был приведен в покорность лишь в 1590 г. шахом ‘Аббасом I, но в 1591-92 г. [24] «сборище черни и бродяг Гиляна [снова] начало бунтовать и своевольничать» ⁴⁶. Возможно, и в словах Шараф-хана о жителях Тебриза содержится намек на брожения среди городской бедноты ⁴⁷.

Заслуживают внимания содержащиеся в Хатиме сообщения об эпидемиях чумы в Тебризе в 1539-40 и 1545-46 гг., о сильном наводнении в Казвине в 1557-58 г. ⁴⁸. В 1550-51 г., согласно Шараф-хану, в кызылбашской армии распространилась чума, в результате чего шах Тахмасб даже был вынужден распустить войско ⁴⁹.

Социально-политическая история Османской империи нашла в Хатиме более слабое отражение. Шараф-хан, по-видимому, турецкой историей ранее не занимался и был знаком с нею довольно поверхностно по доступным ему источникам. Внимание автора в этом плане сосредоточено на описании бесконечных походов и территориальных захватов турецких султанов.

О жизни народных масс Шараф-хан почти не говорит, что вообще характерно для феодальной историографии. Лишь из описания войн, разорительных походов и феодальных междоусобиц мы узнаем об ограблении и разорении народа, о разрушенных городах и областях. Так, гератские сады после сорока дней пребывания шахского войска в 1583 г., по словам Шараф-хана, превратились в поля, а дворцы «стали обиталищем ворон» ⁵⁰. В 1584 г. турки опустошили районы Ганджи, Карабага, Берды и увели в плен около 100 тыс. девушек и юношей мусульман ⁵¹. Жестокому грабежу и разорению была предана в 1585 г. бывшая столица Сефевидов — Тебриз. Турецкие войска грабили город «месяц и сорок дней» (sic!) и убили около 15 тыс. человек.

В Шараф-наме можно найти примеры жестокой эксплуатации народа кызылбашскими эмирами и правителями. Насильником и угнетателем показывает Шараф-хан, например, правителя Герата Казак-хана б. Мухаммад-хана такалу. Свое отношение к нему автор выражает словами поэта:

[Это] второй Хаджжадж, от урагана гнева которого
Никому никуда не было пути спасения.

От твоих жестокостей население города Герата .
Согласно было умереть само и отчаялось в жизни ⁵². [25]

В Хатиме содержатся интересные сведения о курдах, хотя в целом оно посвящено истории Турции и Ирана. Представляют ценность сообщения Шараф-хана об участии курдов в дворцовом перевороте в Иране, последовавшем сразу за смертью шаха Тахмасба, в подавлении восстания Калана Хвафи в Бахарзе; о передаче в 1587-88 г. управления Кучаном главе курдского племени чигини, которое во времена шаха Тахмасба подверглось многочисленным репрессиям и массовым гонениям. Интересен рассказ Шараф-хана о мужественной обороне курдами племени бохти крепости Арджиш в 1551-52 г., о столкновении войск шаха Тахмасба с отрядом Хаджжи-бека думбули в 1535-36 г. Эмир курдского княжества Хаккари Саййид Мухаммед, как выясняется из текста Хатиме, принимал активное участие в интригах при дворе султана Сулаймана. Именно с его помощью составил верный помощник супруги султана Сулаймана Роксоланы великий везир Рустам-паша письмо, порочившее сына ее соперницы, наследника престола Султан Мустафу. В результате Султан Мустафа был задушен по приказу отца, и наследником престола стал сын султана Сулаймана и Роксоланы. Подобные сведения в Хатиме довольно многочисленны и разбросаны по всему сочинению ⁵³.

В произведении Шараф-хана особое внимание привлекает множество разнообразных терминов — социально-экономических, военно-политических и административных. В Шараф-наме содержится много данных по родо-племенной структуре курдского общества XVI в. Для обозначения курдских кочевых родо-племенных единиц Шараф-хан Бидлиси использует в основном три термина арабского происхождения: таифе (мн. ч. тава’иф), кабиле (мн. ч. кабаил) и ‘ашират (мн. ч. ‘аша’ир).

При первом рассмотрении термины таифе, ‘ашират и кабиле в тексте Шараф-наме кажутся синонимичными, а их употребление — лишенным какой-либо системы. Одно и то же племя именуется то таифе, то ‘ашират. Неустойчивость номенклатуры родо-племенн’ых объединений легко объяснима отсутствием стабильности в самих родо-племенных подразделениях. Однако учет всех случаев употребления этих терминов Шараф-ханом Бидлиси позволяет заметить, что в семантической структуре каждого из них одни значения явно превалируют над другими ⁵⁴. Термин таифе, как выясняется из текста Шараф-наме, означает «племя», независимо от его количественной и иной [26] характеристики, и применим к любому племени в отличие от терминов ‘ашират и кабиле, имеющих более конкретное значение. Термины кабиле и ‘ашират у Шараф-хана Бидлиси более конкретны: кабиле обычно означает небольшое племя, ‘ашират — большое племя или союз племен. Кабиле могут существовать самостоятельно или входить в состав ‘аширата. В Шараф-наме можно найти множество примеров подобного употребления указанных терминов ⁵⁵. Таким образом, в кажущейся неупорядоченности употребления этих терминов Шараф-ханом Бидлиси можно наметить более или менее четкие семантические особенности каждого из них.

Хатиме, как и основная часть Шараф-наме, написано в обычном для персидской средневековой историографии несколько вычурном стиле. Особенно отличается цветистым стилем оригинальная часть хроники. При описании бесконечных битв и сражений Шараф-хан пользуется довольно однообразными литературными приемами, трафаретными метафорами: войска у автора везде напоминают кипящее море, а многочисленностью превосходят дождевые капли; осаждаемые ими крепости соперничают своей прочностью и неприступностью с «небесной цитаделью и достигают вершин Сатурна»; витязи бросаются в бой, как «рыкающие львы и разъяренные слоны», и т. п. И даже столь естественное и, казалось бы, лишенное всякой воинственности явление природы, как восход солнца, описывается по аналогии с этими грозными баталиями: «Утром, когда властелин востока торжественно и величаво извлек из ножен кровожадный меч, обратив в бегство злосчастное небесное воинство, и сиянием рассыпающего золото меча окрасил поверхность вселенной в цвет крови…» ⁵⁶. Следует заметить, что такое описание природного явления, если оно сопровождало битву (в данном случае ему предшествовало сражение шаха Султан Мухаммеда в царевича ‘Аббас-мирзы), соответствовало канонам персидской исторической литературы. Но временами чувство меры покидает Шараф-хана, и некоторые его метафорические образы малохудожественны. Например, восхваляя «благочестие» султана Сулаймана, автор прибегает к таким образам: «…свернули шею чаше, отрезали голову фляге, нарвали уши купузу и танбуру ⁵⁷… скверным [стало] положение пьянчуг, их рот заполнили полевые мыши» ⁵⁸. Подобное [27] увлечение вычурными сравнениями все же нехарактерно для языка сочинения Шараф-хана Бидлиси, в целом живого и непосредственного, хотя и не лишенного временами растянутости и многословия. Цветистость стиля не служит для автора самоцелью. Свою задачу Бидлиси усматривает в возможно более понятном изложении и стремится «прояснить пред взором проницательных сущность рассказа и предания в самой простой форме, дабы родниковую воду сути повествования и мысль ясную, [как] утренняя заря, не замутили необычайные метафоры и вычурные эпитеты и сравнения» ⁵⁹.

ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ ШАРАФ-ХАНА БИДЛИСИ

По отдельным высказываниям Шараф-хана Бидлиси и по тому, как он освещает те или иные факты, можно судить об общественно-политических взглядах автора Шараф-наме, о его мировоззрении как личности.

Социально-экономический строй курдов времени Шараф-хана Бидлиси характеризуется господством так называемого военно-кочевого феодализма. В силу географических особенностей Курдистана, часть курдов вела кочевой или полукочевой образ жизни и занималась скотоводством. Курдское население четко делилось на скотоводов и земледельцев. Это разделение утвердилось настолько прочно, что даже в начале XX в. в Иранском Курдистане оседлых курдов склонны были не считать курдами ⁶⁰. Исследователи подобных обществ выявили закономерность, согласно которой в тех странах, где наряду с существованием оседлого земледелия наличествовали большие массы кочевников, последние долго сохраняли племенную организацию и полупатриархальные отношения при господстве феодального способа производства ⁶¹. Курдские феодалы, опираясь на военную силу кочевых племен, которые составляли их ополчения, различными путями присвоили себе земли с прикрепленными к ним крестьянами, став таким образом их феодальными эксплуататорами. Этими зависимыми крестьянами были и курды и некурды. Так, курдский феодал XVI в. являлся и главой кочевого курдского племени или союза племен, и землевладельцем, вне зависимости от величины своих владений и условий их пожалования. [28]

Шараф-хан Бидлиси принадлежал к классу крупных курдских феодалов и, с одной стороны, возглавлял рузеки — могучий союз 24 курдских племен ⁶², а с другой — был потомственным правителем Бидлисского эмирата.

К концу XVI в., когда было написано Шараф-наме, власть бидлисского эмира претерпела значительные изменения, хотя Шараф-хан по понятным причинам об этом прямо не пишет. С 1535 г., когда отец Шараф-хана Бидлиси и около тысячи человек из племен рузеки выехали в Иран, и по 1578 г. территория Бидлисского эмирата управлялась султанскими чиновниками. Была произведена кадастровая перепись населения и введен административный режим, общий для других областей Османской империи. Однако самые многочисленные племена ‘аширата рузеки — байики, мудеки, зидани и билбаси — в течение трех лет не подчинялись султанской власти. Покорности султан добился, лишь временно освободив их от всех податей. Многие деревни и местечки были переданы султанским чиновникам в условную и безусловную собственность — к 1596-97 г. только в Хнусском округе Бидлисского эмирата было 400 владельцев военных ленов — икта’. Налоги с раийятов-немусульман, составлявшие одну из основных статей дохода класса феодалов, собирались турецкими агентами фиска и поступали в султанскую казну, за исключением аналогичных поступлений с округов, пожалованных султаном Шараф-хану лично. Таким образом, хотя владения автора Шараф-наме, по его свидетельству, были достаточно обширны, власть курдского князя Бидлиса была заметно ограничена вмешательством турецких властей во внутренние дела эмирата.

Социальное положение Шараф-хана Бидлиси, политическая обстановка второй половины XVI в., характеризующаяся обострением борьбы сефевидского Ирана и османской Турции, требовали от него постоянного напряжения всех сил для военных целей и не оставляли необходимого досуга для научных занятий-Но мир наук притягивал автора Шараф-наме с детства. «С детства и по сей день,— писал Шараф-хан, заканчивая основную часть своего труда,— я проводил время в беседах со знающими людьми и в обществе преисполненных мудрости ученых» ⁶³. Об ученых и просвещенных людях Бидлиси отзывался с неизменным почтением и уважением, называя почти каждого «единственным для своего времени» или «неповторимым для своей эпохи». [29]

В одном двустишии, принадлежащем, несомненно, перу автора, отражены его раздумья о многообразии и единстве мира. Внешнее многообразие мира не противоречит его единству, или, как Шараф-хан говорит,—«единству сокровенного». Само это многообразие подобно, по словам Бидлиси, искрам от языков пламени. Шараф-хану не чужды размышления о добре и зле. Он делится с читателем своими рассуждениями, отвергая зло и восхваляя добро. Эти штрихи рисуют автора Шараф-наме человеком незаурядным, жившим богатой и напряженной внутренней жизнью.

Сумев подняться над уготованной ему социальной ролью, Шараф-хан создал произведение, единственное в своем роде, которое до настоящего времени служит основой для изучения средневековой истории курдов. Все известные нам сочинения курдских авторов до конца XIX в.: Тарих-и Бани Ардалан Хусрава б. Мухаммеда Бани Ардалана (начало XIX в.), Тарих-и данабиле ‘Абдарраззак-бека Думбули (ум. в 1827-28 г.), Тарих-и Ардалан поэтессы Мах-Шараф-ханум (1804-05— 1846-47), Китпаб-и тпаварих-и джадид-и Курдистан Мулла Махмуда Байазиди (вторая половина XIX в.), Хадике-йи Насирийе Мирза ‘Али Акбара Садик ал-Мулка (конец XIX в.) — посвящены истории отдельного курдского региона, династии или племени и ни в какой мере не могут сравниться с трудом Шараф-хана Бидлиси, в котором нашла отражение широкая панорама курдской жизни XVI в. Более того, как это ни парадоксально, взглядам Бидлиси в большей мере присущи зачатки национальной идеологии, чем перечисленным авторам, жившим на полтора-два столетия позднее, современникам бурного подъема национально-освободительного движения курдов.

Изучая современное ему общество, Шараф-хан ясно представлял, что в нем имеются различные социальные группы. В своих политических воззрениях Бидлиси был сторонником прочной монархической власти (имеется в виду его взгляд на власть монарха вообще, независимо от отношения к иранским или турецким государям). Возможно, в этом нашла свое выражение его тайная, нигде в Шараф-наме прямо не высказанная мечта о создании курдского государства с сильным монархом во главе. Шараф-хан неоднократно с горечью упоминает, что «у курдов нет единого всепризнанного правителя» ⁶⁴, о распрях и междоусобицах среди курдских феодале», о неспособности и нежелании их объединиться. [30] Курдистан для Шараф-хана Бидлиси не географическое понятие — это страна ⁶⁵, разделенная на части в силу племенной раздробленности и феодальных междоусобиц.

В Шараф-наме явственно звучит осуждение анархии, наступившей в Иране, и междоусобиц среди крупных феодалов, стремившихся посадить на престол своих ставленников. Цитируемое в Шараф-наме ⁶⁶ четверостишие поэта Хатифи выражает и умонастроение самого автора:

Горько следует оплакивать ту страну,
В которой не ведают, кто ее защитник.
Впав в опьянение, публичная женщина будет рыгать в Ка’бе,
Если сзади не будет палки правителя.

Шараф-хан Бидлиси осуждает убийство законного наследника иранского престола Султан Хайдар-мирзы, сына шаха Тахмасба, называя это «безобразием, учиняемым смутьянами и невеждами» ⁶⁷. «Порог государя» у Шараф-хана служит прибежищем счастья и всепрощения, приказ государя «непререкаем, как судьба».

К выступлениям местных (некурдских) правителей против центральной власти Бидлиси относится с осуждением как к неповиновению и мятежу. Например, он осуждает выступление против шаха Тахмасба сына правителя Кахетии Левана II (1520—1574) — ‘Исы (Иесе), считая, что он Поступил недостойно, «обольщенный гордостью, самомнением, и дьявольскими соблазнами» ⁶⁸. Правитель Герата Казак-хан тоже, по словам Шараф-хана, поднял мятеж и восстание, «убрал выю послушания из ошейника рабства, отвратил чело покорности от порога повиновения», побуждаемый «нелепыми замыслами и мечтаниями» ⁶⁹. Смутьяны, по мнению Бидлиси, понесли заслуженное наказание.

Любопытно отметить, что аналогичные выступления курдских феодалов автор не осуждает, а, наоборот, гордится непокорностью курдских племен. В его сообщении о том, что султану Сулайману не удалось силой покорить племена рузеки, чувствуется гордость и удовлетворение. Полны гордости слова Шараф-хана, когда он говорит о неограниченной власти, каковой пользовались правители Арделана, Хаккари, Бохтана, Бабана и других курдских княжеств и эмиратов. [31]

К народным массам Шараф-хан Бидлиси, как представитель господствующего эксплуататорского класса, относится пренебрежительно. С «низшими», по мнению автора, не следует допускать мягкости ⁷⁰. В зависимости от описываемой ситуации они именуются в Шараф-наме то «простонародьем» (авам ан-нас), если они покорны правящему классу, то «сбродом, чернью и подонками» (рунуд ва убаш, аджамире ва аджлаф), когда речь идет о народных выступлениях ⁷¹. В конце 60-х годов Шараф-хан Бидлиси был одним из руководителей кызылбашских войск, отправленных для разгрома народного движения в Гиляне. Битва под Тонакабоном, в которой кызылбашские отряды возглавлял Шараф-хан, закончилась разгромом ополчения гилянских повстанцев. Из голов убитых «смутьянов» в Тонакабоне построили три минарета. Однако тирания и насилие чужды характеру и убеждениям автора Шараф-наме, В отличие от других кызылбашских эмиров, направленных в Гилян, а они, по словам Шараф-хана, «положили начало тирании и несправедливости, допуская в отношении раийятов насилия и притеснения», Бидлиси «оказывал раийятам разного рода милости и покровительство» ⁷².

Социальные взгляды Шараф-хана Бидлиси отражали идеологию его класса: «высокородные» призваны повелевать, а «неблаго роднорожденные» должны водчиняться. И исторический процесс, его смысл и свершение сконцентрировались для автора Шараф-наме в истории правящих родов и династий. Поэтому история любого курдского эмирата или племени представлена в Шараф-наме историей правящего знатного рода. Таким образом, для автора Шараф-наме общество не могло быть развивающимся и представляло социально неподвижную массу. Жизненный путь человека, по его представлениям, с рождения до смерти предопределен волей Аллаха. «Мудрым и проницательным, познавшим механику сотворения,— пишет Шараф-хан,— представляется ясным, как свет озаряющего мир солнца… что стоит всемогущему властителю [нашему]… возжелать какого-то счастливца утвердить в обители власти на вершинах могущества и сана, вознести его достигающую звезд главу до венца и короны правителя, то с первыми [лучами] утра его власти, с начала дней его великолепия [господь] следит за ним любовным и заботливым оком… Когда же любой великий, поддавшись обольщению от величины своей силы и великолепия, не вденет главу покорности в ярмо повиновения, за короткое время холодный ветер бедствий унесет благоухание его величия [32], а [райские] сады его державы обратятся в бесплодную пустыню» ⁷³.

В своих воззрениях на ход исторического развития Шараф-хан Бидлиси отражает характерное для летописцев того времени идеалистическое его понимание, целиком разделяя господствующее религиозно-идеалистическое толкование истории. Движущей силой исторического развития, по его убеждению, является провидение, воля Аллаха. Все явления мира предопределены, и человек бессилен изменить или как-то повлиять на предначертанный ход событий:

Что пожелало твое сердце, того не будет,
Все, что пожелал господь, — сбудется ⁷⁴.

Впрочем, подобные высказывания Шараф-хана Бидлиси отнюдь не оригинальны: автор повторяет стандартные «истины» правоверного мусульманина.

Религиозно-идеалистический фатализм, вера в божественное предопределение приводят Шараф-хана к мысли о бессилии человека перед предначертанной ему богом судьбой. Автор призывает к терпению и рабской покорности:

Коль будешь ты терпелив, без сомнения,
Мало-помалу терпение принесет тебе счастье ⁷⁵.
Тот, кто покорен участи своей и довольствуется ею ⁷⁶,
Будет до конца дней своих могуч и почитаем.

Религиозный фатализм и неверие в собственные силы порождают у автора Шараф-наме пессимизм. Шараф-хан называет мир бренным обиталищем, проходным двором, караван-сараем ⁷⁷. Смерть, по его мнению,— возможность переселиться в обитель вечности из мира изменчивого и непостоянного, из обители скорби в «обиталище радости и отдохновения». Однако отдельные высказывания автора, некоторые стихотворные отрывки, отражающие его умонастроение, позволяют предполагать, что он не очень-то верил в эту отрадную загробную жизнь: бытие сменяется небытием, а не бестелесным потусторонним [33] существованием:

Мир — мало вижу я в нем постоянства,
В каждой его радости наблюдая тысячу бед.
Подобен он старому караван-сараю, где со всех сторон
Я вижу один путь — в пустыню небытия ⁷⁸.

Этот путь — небытие.
От губящего меча которого не спасется ничто сущее ⁷⁹.

Религиозные чувства, неколебимая вера, что все существующее — от бога и всецело зависит от его воли, составляли в средние века основу мировоззрения, поэтому здесь уместно остановиться на религиозных взглядах автора Шараф-наме. Он с очевидным сочувствием относится к намерению шаха Исма’ила II примирить шиитов и суннитов. Но веротерпимость, естественно, ему присуща лишь в рамках мусульманской веры. В отношении к кафирам — немусульманам — он остается сыном своего времени и своего класса. Походы турецких султанов на «поборников ереси и заблуждения», на «презренных кафиров» у него встречают горячее одобрение. Некоторые высказывания Шараф-хана говорят о его шиитских симпатиях. Шиитских имамов ‘Али и его потомков Бидлиси упоминает с неизменным .почтением, называя ‘Али «эмиром верующих», Мусу Казима — «квинтэссенцией семейства Избранного, киблой приверженцев ‘Али» ⁸⁰ и т. д. Однако благоговейное отношение к ‘Али и его потомкам было далеко не чуждо и многим суннитам ⁸¹. Но одна фраза в Хатиме совершенно невозможна для высказывания суннита: «Могилу Йазида б. Му’авии [эмир Тимур Гурган] разрушил, а кости того проклятого сжег» ⁸². «Проклятым» именуется сын халифа Му’авии, убийцы ‘Али, один из халифов, которые, по убеждениям шиитов, узурпировали власть у законных наследников— ‘Али, его сыновей Хасана и Хусайна. Более того, при изучении текста Шараф-наме можно заметить, что об этих халифах Шараф-хан предпочитает либо не говорить вообще, либо упоминает беэ обычных в таких случаях благопожеланий ⁸³.

При этом следует учесть, что: 1) Шараф-хан Бидлиси жил в суннитском окружении и воинствующий суннизм служил Османской империи идеологическим оружием в борьбе с [34] шиитским Ираном и 2) одно из основных положений вероучения шиитов, такийе, предписывало им тщательно скрывать в среде иноверцев свою принадлежность к шиитскому вероисповеданию ⁸⁴. Ясно, что в таких условиях Шараф-хан Бидлиси вынужден скрывать свои истинные религиозные убеждения. И его заявление, что «кызылбаши закоснели в ереси», можно,, по-видимому, расценивать не иначе, как дань господствовавшему в османской Турции вероисповеданию. Этой ереси, каковой было вероучение шиитов с точки зрения ортодоксального суннита, автор явно сочувствует.

Что же касается политической позиции Шараф-хана Бидлиси, то она тоже достаточно противоречива. С одной стороны, будучи вассалом турецких султанов и ощущая с их стороны постоянные усилия, направленные на упрочение центральной власти, Шараф-хан Бидлиси стремится засвидетельствовать преданность и единомыслие. С другой стороны, Бидлиси, как представитель крупных курдских феодалов, не мог не разделять центробежной устремленности своего класса.

* * *

Предлагаемый перевод заключительной части Шараф-наме — Хатиме (II тома издания В. В. Вельяминова-Зернова) — облегчит ознакомление с этим ценным историческим памятником и привлечет к нему более пристальное внимание исследователей.

Имена собственные и названия сочинений, как и при издании перевода I тома Шараф-наме, передаются на основе транслитерации, принятой для публикаций в серии «Памятники письменности Востока». Даты по хиджре переведены на европейское летосчисление по синхронистическим таблицам И. А. Орбели, цитаты из Корана приводятся в переводе Г. С. Саблукова.

В предисловии к изданию перевода основной части Шараф-наме переводчик указал на желательность приведения в предисловии к переводу II тома всех различий в тексте основной части Шараф-наме в изданиях В. В. Вельяминова-Зернова 1860 г. и тегеранском 1965 г. Однако эти разночтения оказались не столь значительны. Более существенные разночтения мы находима тексте Бодлеанского списка Шараф-наме, описанного в каталоге Э. Захауи X. Эте за № 312 ⁸⁵. Составители каталога рукописей Бодлеанской библиотеки сочли данную рукопись автографом. Действительно, из колофона рукописи явствует [35], что она написана и исправлена «рукою бедного автора и ничтожного составителя, нуждающегося в помощи Аллаха, царя небесного,— Шарафа б. Шамсаддина ал-Акасари ⁸⁶… в последний день месяца зу-л-хиджжа 1005 года от бегства пророка» ⁸⁷ Н. Д. Миклухо-Маклай пришел к выводу, что Бодлеанский список не может быть авторским, и даже поставил под сомнение сам факт наличия непосредственной и временной связи между этим списком и автором. Исследователь приводит весьма серьезные доводы, которые сводятся к следующему: рукопись фактически не датирована и составлена опытными каллиграфом и художником ⁸⁸. По ознакомлении с микрофильмом упомянутой рукописи, любезно нам направленным из Бодлеанской библиотеки, представляется несомненным одно: Бодлеанская рукопись является не черновым вариантом, а копией оригинала. Переписчик (независимо от того, был ли это автор или профессионал-каллиграф) стремится сохранить даже пагинацию оригинала — отсюда старание к концу страницы либо уплотнить текст, если текст явно не помещался, либо растянуть, если оставалось пустое место. Поэтому местами в конце листа последнему слову предшествует небольшая лакуна ⁸⁹.

Написана Бодлеанская рукопись в целом четким каллиграфическим почерком, хотя местами он небрежен и явно некаллиграфичен. Различие столь заметно, что редактор настоящего перевода Л. Т. Гюзальян пришел к заключению, что в рукописи наличествуют два почерка.

Второе, что можно заключить из предварительного знакомства с текстом рукописи и сравнения его с изданием В. В. Вельяминова-Зернова, в основу которого была положена очень ценная рукопись ГПБ, проверенная и исправленная автором,— Бодлеанский список тоже составлен при жизни автора и из двух указанных списков является более ранним. Доказательством служит то обстоятельство, что некоторые исправления, внесенные в Бодлеанскую рукопись, вошли в текст списка ГПБ ⁹⁰ Следовательно, рукопись Бодлеанской библиотеки [36] представляет более раннюю редакцию Шараф-наме, а изменения в нее, по-видимому, внесены рукой автора.

Наконец, был ли автор Шараф-наме переписчиком этой рукописи, остается пока неясным. Однако тот факт, что рукопись написана каллиграфическим почерком и украшена миниатюрами, еще не свидетельствует, что Шараф-хан не мог участвовать в переписке сочинения. Каллиграфией и живописью весьма увлекались при дворе первых Сефевидов — сам шах Тахмасб был прекрасным каллиграфом. Шараф-хан же, как известно, с 9 до 12 лет жил и обучался при дворе шаха Тахмасба вместе с отпрысками шахского рода. Чему Шараф-хан Бидлиси обучался, можно судить по перечню «наук», которыми занимался ровесник Бидлиси, сын любимого брата шаха Тахмасба Бахрам-мирзы — Ибрахим-мирза, позднее правитель Мешхеда, весьма просвещенный покровитель поэтов и каллиграфов. Последний изучал каллиграфию, живопись, медицину, математику, астрономию, музыку, поэзию, эпистолярное искусство и богословие ⁹¹, занимался спортивными играми. Таким образом, каллиграфия и живопись входили в число обязательных дисциплин, которые изучались при дворе шаха Тахмасба, и Шараф-хан Бидлиси, несомненно, обучался мастерству каллиграфа и живописца. Эти обстоятельства позволяют предполагать, что и Шараф-хан Бидлиси мог переписать свое сочинение каллиграфическим почерком и украсить его миниатюрами, выполненными в Бодлеанском списке достаточно малохудожественно для профессионала. Для того чтобы разрешить этот вопрос, потребуется тщательное изучение Бодлеанской рукописи и сличение ее с другими, в особенности с упомянутым списком Шараф-наме в ГПБ.

Из сказанного выше можно заключить, что в настоящее время представляется наиболее целесообразным выявление архетипа самого сочинения по важнейшим рукописям Шараф-наме, что является уже задачей другой работы.

Перевод II тома Шараф-наме, как и I тома, подготовлен под руководством Л. Т. Гюзальяна. Пользуюсь случаем отметить также большую помощь, которую мне оказали своими советами и замечаниями О. Ф. Акимушкин, К. К. Курдоев, И. И. Цукерман, С. Г. Кляшторный, Ю. Е. Борщевский, Л. П. Смирнова, Н. А. Дулина и Л. Ю. Тугушева.

Е. И. Васильева

Текст воспроизведен по изданию: Шараф-хан Бидлиси. Шараф-наме. М. Наука. 1976

Комментарии

1. Scheref-nameh ou Histoire des kourdes par Scheref, prince de Bid-lis, publiee pour la premiere fois… par V. Veliaminof-Zernof, t. II, texte persan, SPb., 1862.

2. Т. е. автор сочинения.

3 Перевод, стр. 3, 4 (здесь и далее ссылки на страницы перевода соответствуют персидскому тексту издания В. В. Вельяминова-Зернова).

4. Миклухо-Маклай, стр. 217, 218.

5 Там же, стр. 219.

6. Veliaminоf-Zеrnоf, II, стр. 3—10; Петрушевский, Очерки, стр. 40—42; «История Ирана», стр. 250; Рахмани, стр. 8, 39, 42, 51, 52 и cл.

7. Сhаrmоу, t. II, pt. I, стр. 356, 357, 375, 379, 404, 459, 460 и cл.

8.Стори, I, стр. 327—334.

9. Ср. Перевод, стр. 24, 26, и Тарих-и гузиде, I, стр. 599 и др.

10. Стори, II, стр. 820—828.

11. Ср.: Шараф-наме, перс, текст, т. II, стр. 76, 78—83, 88, 91, 95, 105—

108, и Mатла’ ac-cа’адайн ва маджма’ ал-бахрайн, II, ч. 1, сто. 32 и сл., 118, 119, 584; ч. 2—3, стр. 644, 740, 741, 1032—1105.

12. Стори, I, стр. 361—378.

13. Седьмой том Рауаат ас-сафа был написан внуком Мир Хванда — Хванд-Амиром.

14. Стори, I, стр. 379—393.

15. Вместе с приведенным в Хабиб ас-сийар стихотворением ‘Умара Хайама, претерпевшим в Шараф-наме некоторые изменения (см. ниже, стр. 43, прим. 8).

16. Сочинение не опубликовано, и все его рукописи находятся за рубежом (см.: Стори, I, ctp. 408—413).

17. Перевод, стр. 10, 11, 219, 236, 237.

18. Там же, стр. 225 и др.

19. Там же, стр. 290. О взятии Гератской крепости см. подробнее в Шараф-наме-йи Шахи, Автор этого сочинения такой фетвы не упоминает. По его свидетельству (л. 488а), ее пленные кывылбаши били перебита.

20. Перевод, стр. 273.

21. Шараф-наме, стр. 363, 664, 381, 439.

22. Приписка сделана в связи с сообщением Шараф-хана Бидлиси о пожаловании ему Мушского округа (см.: Шараф-наме, рук., л. 154б).

23. Игра слов: *** — и «Муш» и «мышь».

24. Персидский текст четверостишия Шараф-хана: ***

25. Стори, II, стр. 797-806.

26. Перевод, стр. 98.

27. Стори, II, стр. 859—862; 873—881.

28.В XVI в. ирано-турецкие войны продолжались 53 года.

29. Любопытно в этой связи отметить, что заметное ослабление власти арделанских вали и временная их замена шахскими наместниками приходятся на довольно длительный период мирного сосуществования Ирана и Турции (1639—1723 гг.).

30. Шамси, стр. 7.

31. Шараф-наме, стр. 77.

32. Перевод, стр. 5.

33. Там же, стр. 229.

34. Там же, стр. 199, 200

35. Там же, стр. 252.

36. Там же, стр. 254.

37. Там же, стр. 248, 251, 252.

38. Впрочем, дисциплина в армии шаха Султан Мухаммеда тоже оставляла желать лучшего. При осаде Гератской крепости «каждый [воин] предавался удовольствиям и наслаждениям, пиршествам и беседам… Словам государя они не придали значения». Везир шаха, решивший было казнью нескольких человек привести войско в повиновение, поплатился за это жизнью невзирая на заступничество и просьбы (!) государя и наследника (см.: Перевод, стр. 268).

39. Там же, стр. 271, 272.

40. Там же, стр. 284.

41. Там же, стр. 256.

42. Там же, стр. 284.

43. Там же, стр. 256.

44. Рахмани, стр. 39, 42, 43, 51, 52, 54 и сл.

45. Перевод, стр. 242 и сл.

46. Там же, стр. 297.

47. Там же, стр. 274.

48. Там же, стр. 192, 207, 212.

49. Там же, стр. 204.

50. Там же, стр. 269.